– В Кротовку я, конечно, не сунусь. Но и в Рождественке, я уверен, найдутся те, кто помнит этот пожар. Знаешь, иногда деревенские сплетни могут быть вполне достоверными. Послушаю, что говорят, кого винят, о ком жалеют. Кстати, на бывшего мужа Любавы никто и не подумал. А он хоть и тронулся умом, но вполне мог! И это еще вопрос, правда ли, что его не отпустили из психушки? И еще брат у него младший был. Тогда ему лет десять исполнилось. Злобный такой волчонок, все ходил вокруг нашего дома и мелко так пакостил: то цветы потопчет, а их Любава столько насажала! То калитку с петель снимет. Однажды только я ему уши надрал: он в коляску к Ларке, а она стояла под навесом в саду, лягушку дохлую подложил. Главное, я видел это. И знал, что он в кустах сидит, ему, поганцу, посмотреть хотелось, как Любава визжать будет. Метнулся я к кустам, успел его за шиворот ухватить и наподдал слегонца.
Лиза слушала мужа, и в который раз боль тихой змеей заползала в душу. Как всегда, когда муж вдруг вспоминал Любаву, он на глазах менялся. Лицо разглаживалось, глаза наполнялись влажной нежностью, голос становился тихим и печальным. Лиза в такие минуты, стиснув зубы от злости, делала сочувствующее лицо и слушала про ненавистную соперницу. Он все говорил и говорил, а она, чуть не падая в обморок от сдерживаемого напряжения, так нелегко давалось ей это «лицо», представляла и представляла женщину горящей. Он замолкал и всегда после этого уходил от нее, словно стесняясь этого своего порыва, а она истово крестилась, моля Бога о прощении за грешные мысли. Похоже, это ее ноша: терпеть ее, давно умершую, в их жизни. Глядя на ее дочь завидовать ее мертвой красоте, и в объятиях мужа чувствовать себя чужой.
Лиза стряхнула с себя оцепенение: так и есть, Махотин уже ретировался в спальню. Но сегодня она не даст ему уйти в прошлое. Лиза решительно толкнула дверь.
– Боря, ты обещал поговорить с Аленой.
– Да – да, сейчас, минутку.
– Боря, она собирается куда-то уходить.
– Да, иду я, – голос Махотина звучал раздраженно. В принципе, вопроса ехать Алене с ними или нет, для него не было. В его семье давно уже должны понять, что, если он решил, это не обсуждается. Но у дочери слишком уж заковыристый возраст. Махотин усмехнулся. «Вот не повезло Лизке: и внешностью Аленка в меня и характерец мой! Жена думает, что я ее уговаривать стану. Нет, дудки! Я не упущу такого шанса: моя дочь и моя жена в деревянной избе с удобствами в конце огорода!» – Махотин опять развеселился.
Алена сидела на мягком пуфе перед огромным зеркалом, закрепленном в стильной металлической оправе и расчесывала волосы. Низкий стеклянный туалетный столик был уставлен баночками и флаконами. Махотин кинул критический взгляд на ее прическу. «Что за мода такая – на голове какие-то рваные клочья. Из – за этого Алена похожа на белесую ворону. Вот Ларочка – волосы – шелк, струятся по плечикам, мужиков такая красота с ума сводит. Впрочем, Аленка еще пацанка, какая там любовь – морковь, с Жоркой на мотоцикле гонять – вот и все желания!»
– Пап, не стой столбом за спиной, раздражаешь! – Алена махнула рукой в сторону еще одного пуфа. Махотин и не подумал на него сесть. Грузно опустившись на Аленину кровать, он продолжал молча ее рассматривать.
– Ну! Что ты молчишь? Пришел уговаривать, уговаривай!
– Зачем?
Алена, наконец, положила щетку для волос на столик и удивленно посмотрела на отца.
– Ты же хочешь, чтобы я ехала в эту Задрипенку?
– Так ты и поедешь. В Рождественку.
– А меня ты спросил?
– А что, нужно было?
– Я ж не дошкольница какая! Мог бы и спросить! У меня, к твоему сведению, другие планы на лето! – Алена начала злиться.
– И какие же?
– Мы договорились с Жоркой и Стаськой…
– Во как! Договорились!
– Да! И их родители, кстати, вполне вменяемые люди, купили билеты в тот же отель, что и мы. Только мы из-за твоей прихоти теперь сдаем билеты и путевки и едем кормить комаров в Задрипенку!
– Едем…, – Махотин весело посмотрел на дочь.
– Ты что, издеваешься? Да захочу, я вообще с вами никуда не поеду! Это мама тебе в рот смотрит, а я…
– Что, ты? – голос Махотина стал серьезным. Ох, как избаловала Лизка дочь!
– Я поеду с Жоркой! – она победно посмотрела на отца.
– Он готов оплатить тебе поездку? На свои личные сбережения?
– Не он! Билет же у меня есть, и отель оплачен!
– Нет, дорогая. Про это забудь.
– Ты хочешь сказать, что я не дашь мне мой билет?!
– Я хочу сказать, что ты едешь в Рождественку. И это без обсуждений. Вещи собирай. И бери с собой, что попроще, – бросил он уже в дверях.
– А Ларка, значит, не едет? Она, значит, у нас сиротинушка любимая, а я так, падчерица?! – Алена решила использовать последний аргумент.
Махотин резко остановился. Медленно повернулся к дочери.
– Запомни: Лара может поступать, как захочет. Напомню, ей уже двадцать два года. И она, в отличие от тебя, спокойно отнеслась к этой поездке. Она будет к нам приезжать.
– Приезжать! – Алена презрительно дернула плечиком, – А мы будем вынуждены там жить, папа! Это, как говорится, две большие разницы!
Поняв, что разговор зашел в тупик, Алена встала с пуфика, достала из стенного шкафа легкую курточку и вышла из комнаты, проскользнув мимо стоящего в дверях Махотина.
– Я к Стаське! – послышался ее голос из прихожей. Потом хлопнула входная дверь.
«Поговорили!» – Махотин немного виновато посмотрел на жену. Лиза отвернулась. «Его не исправить. Он и дочь сломает. Он так и будет мстить всему свету за отнятое у него счастье», – Лиза вернулась в кухню, где на плите уже закипала вода в турке.
Глава 9
– Ну, и что ты от меня хочешь, Елена?
– Надо искать Миху, Лукич. Сердцем чую – беда с ним, – Елена, едва забрезжил рассвет, уже постучалась в окно к участковому Семену Лукичу Воронину. Тот, не разобравши со вчерашнего устатку, чего в такую рань хочет от него мать Михаила Тихонова, пытался самокруткой прочистить себе мозги. В голове и вправду светлело с каждой затяжкой.
– Я тебе говорю, погоди панику гнать. Тебе что Санек сказал? В город Михаил уехал, с ночевкой.
– Да врет он, Лукич. Сам не знает, куда Мишка делся, и врет.
– А ты пристрасти его! Пугни, мол, ко Лукичу сведу, он и расскажет.
– Семен Лукич! Пошли к нам, Санек сейчас проснется, а ты его и сам расспросишь. А я мешать не буду.
– Ладно, иди, сейчас приду, – Лукич выбросил в ведро с водой окурок и зашел в дом. Елена поспешила назад домой. По пути она все же решила зайти на ферму, где работал ее сын. Хозяина – фермера она не то, чтобы боялась, но при встречах с ним на нее почему-то нападала робость. Может, сказывалась всеобщая нелюбовь – зависть к нему селян, а может, просто стеснялась она своего деревенского говора и неухоженного лица. Он же разговаривал с ней всегда вежливо и даже ласково. Но от этого она смущалась еще больше. А однажды, принеся задержавшемуся в мастерских сыну теплый ужин, она встретила во дворе незнакомую женщину лет тридцати пяти. Только глянув на нее, она вдруг устыдилась своего затрапезного вида. Тихо сказав «добрый вечер», Елена хотела было уж прошмыгнуть в открытые ворота мастерской, но была остановлена громким окриком хозяина двора:
– Елена Ивановна, здравствуйте!
– Здравствуйте, – еще тише ответила она и опять двинулась в сторону спасительной двери.
– Да подождите вы! – почти приказал Вишняков, – пойдемте с нами чаю выпьем. Вот, познакомьтесь, – он сделал жест в сторону женщины, с любопытством наблюдавшей за ее бегством.
– Меня зовут Анна, – приветливо протянула руку Елене женщина. Елена едва прикоснулась своими пальцами к руке Анны, как ее тут же обдала вторая волна стыда: рядом с тонкой ручкой городской красавицы ее собственная рука показалась ей медвежьей лапой.
– Спасибо, Петр Павлович, я сыну только ужин отдать, а дома у меня младший один остался, – пролепетала она удивленному Вишнякову: уж он-то знал, что младшенький сынок Елены Санек является домой почти в полночь, и мать уже давно перестала о нем беспокоиться.