Василий попытался изобразить жертву, но, в очередной раз поняв, что ничего не выйдет, только тяжко вздохнул:
— Пользуешься ты моей добротой, Калина. Вот как хочешь, так и пользуешься!
Я легонько встряхнула его. Всё же держать на весу такую тушку — то ещё испытание. Хотя я не жалуюсь, ведра с водой из колодца таскаю ежедневно, но всё же ведра ни в какое сравнение не идут с настоящим весом хранителя.
— Ай-ай-ай! Прекрати! Сынок это Кощеев!
От неожиданности я выронила Васю на траву. Тот ойкнул, ударившись пятой точкой, и недобро посмотрел на меня.
— Порча имущества, между прочим. В Берестах Къевских записано указом великого князя, что за порчу имущества полагается…
— Тычок под ребра и парочка воспитательных работ за непотребные разговоры. И вообще, моё имущество — что хочу, то и делаю!
— То есть я имущество?
— Конечно!
Вася насупился, но возражать не стал. Всё же знал, что я права. И уж коль одно сказал, то и далее надо договаривать. К тому же сынок Кощеев — это о-о-о… это ого-го-го! Как его в наши места-то занесло? И если так всё, то маскируется прекрасно. Я хоть и почуяла, что дело неладное, но вот определить не смогла. Эх, а могла бы подумать! В ворона же при мне обернулся! Да и ночью от него веяло таким… неживым. Вот делом надо было заниматься, а не заглядываться на очи прекрасные и лицо красивое.
— Короче, Кощеевич, он самый. На дом твоим косым взглядом не смотрел. Обошёл пару раз, наиграл мелодию чарующую, усмехнулся и растворился дымом черным. Я всё перепроверил: никакой гадости не навёл, только это…
Вася смущённо зашаркал лапой. Мне внезапно стало не по себе. Обычно мой нахальный хранитель не смущается. Что произошло?
— Только что? — осторожно уточнила я.
— Ну, это… — пробубнил Василий. — Заклятие любовное накинул.
Я потеряла дар речи. А потом… ночь, поцелуи, объятия. И на реке до этого. Сглотнула и сделала глубокий вдох. Так вот оно что! Ну, Коще-е-е-е-ей! Ну, явишься ты еще разок, гость ненаглядный, приголублю ухватом так, что мало не покажется!
Вася на всякий случай начал отползать в сторону. Кажется, выражение моего лица его совсем не радовало. И не зря.
— А ты-ы-ы-ы, — прошипела я, — ты почему молчал?
Вася развел крыльями:
— Калинушка, сама подумай головой-то! Сначала вся эта толпа народу честного, потом девица в слезах, потом Забава с бельём и… Слушай, а у тебя уже возраст, хорошая моя, тебе замуж пора. Так почему бы не…
Я швырнула в него яблоком, но крылатый поганец сумел увернуться.
— Вот точно надо замуж! Будешь пилить тогда не только меня, но и мужа. А то я совсем скоро плохой стану. И тебя…
— Меня?! За Кощея?
— Ну, а что? Завидный жених, между прочим! И крепкий! Выдержит многое, и опять — одна польза в хозяйстве!
Ещё одно яблоко полетело в мерзкого филина и на этот раз достигло цели. Послышались брань и гневное щелканье клювом. После этого Василий гордо взмыл ввысь.
Я лишь молча проводила его взглядом. Да уж, скучно тут точно не будет. Осталось только выяснить, что делать дальше: спасать Леля или спасаться самой?
ГЛАВА 3. Разговор с домовым
Васька, паразит, улетел так быстро, что я не успела задать главный вопрос. Однако расстраиваться всё равно не стоит, сама разберусь. Поведя плечами и с тоской посмотрев на серое небо, поняла, что хорошей погоды ждать не стоит. Поэтому, следовательно, и поворожить нормально не получится. Не любят чары вот такого вот. Им солнечный или лунный свет нужен, но никак не хмарь, серое небо и накрапывающий дождь.
Я задумчиво постучала пальцами по стволу яблони. Если б с Лелем и впрямь какая беда приключилась, то почувствовала бы. Всё же не зря дружим много лет, а чудесница я не из последних. Уж другу-то сделала оберег что надо, чуть что не так — оповестило бы сразу. Но в то же время кто его знает… Ведь случиться могло всякое. А если не смерть или не тяжкая болезнь, то могу и не учуять. А еще и Елька. Врала, ой врала, краса-девица. То ли кто надоумил историю рассказать, то ли сама просто умом не блещет, а Лель решил по — тихому уйти от невестушки. Хотя… не в его это характере. И хоть не любит говорить слова горькие любушкам своим, но предпочитает правду, а не хитрость и молчание. Поэтому и Ельке бы всё сказал… Разве что…
Я нахмурилась и направилась к дому. А вдруг не мог? Ох уж, дела. Надо бы в дом к нему наведаться, там могли следы какие-то остаться. А то так можно пропустить что-то важное. Залетев в хату, я погрозила пальцем домовым, громко сообщила, чтобы пирог до моего прихода не ели и всяких чужаков со светлыми очами и костяными дудочками не подпускали.
— Слушаемся, хозяйка! — хором сказали Тишка и Мишка.
Я только хмыкнула, заперла дверь и пошла к дому Леля. Домовые мои, конечно, безобразники еще те, но за вверенной территорией следят четко. Внутрь точно никого не пустят без моего дозволения. Тут хоть можно быть спокойной. А то вот Василий с его желанием выдать меня замуж оплошал малость. Это у него не всё время, но случается. Желание, в смысле. Особенно когда у самого начинается брачный сезон. Тогда Васька жаждет пристроить в ласковые нежные крылья (в моём случае руки) не только себя, но и меня. Ибо считает, что добрые дела надо делать с размахом, иначе это никакие не добрые дела, а так, лёгкая уступка.
На улице, змейкой вившейся к дому гончара-искусника Леля, оказалось пустынно. И хоть из кузни слышались удары молотов, а со дворов доносились крики и смех, всё равно совсем не то, что в солнечные дни. Полозовчане, как и легендарный полоз, давший имя нашей деревне, не любили пасмурных дней.
Правда, и сейчас, стоило пройти мимо кого-то, как слышалось:
— Доброе утро, Калинушка. Светлого тебе денечка!
— Здрава будь, Калина.
— Не хворай, чудесница, и от нас хвори отгоняй.
Я всем кивала с улыбкой и возвращала добрые пожелания. Настроение немного поднялось, а то Василий умудрился его испоганить, хоть сразу этого и не заметила. Вот же нахал!
Подойдя к дому Леля, я остановилась у калитки. Так-так, живёт он один давно уже, любит порядок. Дом у него и для работы, и для житья. Хоть девицы и заглядываются на красавца-гончара, да ещё далеко не факт, что кто-то согласился б жить среди горшков, чашек, мисок, тарелок и прочей утвари. Лель всё сделанное добро любовно расставляет по всем горницам. ЧАСТЬ продавал, часть дарил, часть переделывал — не любил, когда что-то было сделано нехорошо.
Я толкнула калитку рукой. Вмиг по дереву пробежал алый всполох, и калитка беззвучно отворилась. Ступив несколько шагов, замерла, прислушиваясь и пытаясь почувствовать — всё ли в порядке? Хм, а тут как-никак ворожили. Чувствуется лёгкий-лёгкий такой холодок, как после заклятья. Только вот времени прошло прилично и не определить теперь, кто тут и что делал. Я нахмурилась, вглядываясь в тропку, ведущую ко входу в дом. Эге, да тут следы виднеются. Маленькие такие, изящненькие. Женские, как пить дать. Не удивлюсь, если Ельке принадлежат — кажись, как раз по её размерчику. Что тут делала, если, по её словам, носила еду Лелю в лес?
Я присела и взяла щепотку земли, медленно перетёрла между пальцами. Так-так, а и впрямь есть что-то крупненькое, на землю совсем не похоже. Словно кто рассыпал соль. Только вот крупинки не снежно-белые, а с зеленоватым оттенком. Я поднесла ладонь к носу и понюхала. Что-то кисловато-свежее, с травами. Не удивлюсь, если варили зелье, а потом на солнце оставили, чары наложили, чтобы иссушило до порошка. Знахарки, которые не чураются подрабатывать приворотами, любят такое проделывать. Дёшево и сердито, как говорится. Вреда тому, кого присушивают, особого не делает, а вот найти такой порошок может только чудесница. Простой человек запаха не почувствует.
Неужто Елька опоила его присухой? Ой, дурёха. Лель же сам не простого рода. Пусть ворожить как я и не умеет, только всё равно кое-что может. А матушка его уж при рождении позаботилась, чтобы к сыночку никакая гадость не липла. И даже если временно чары подействуют, то потом всё равно восстановится прежнее состояние.