Хикки гнал коров на дальнее пастбище, и я окликнула его. Он шёл передо мной, брюки на его ногах были заправлены в толстые шерстяные носки, картуз на голове надет задом наперёд, так что козырёк сидел на затылке. Походка его очень напоминала клоунскую. Я бы везде узнала его по походке.
– Что это за птица? – спросила я его.
На ветке конского каштана сидела птица и что-то напевала, в её голосе мне слышалось: «Послушай меня. Послушай меня».
– Чёрный дрозд, – ответил он.
– Вовсе нет. Я же вижу, что она коричневая.
– Пусть так, моя хорошая. Считай, что это коричневый дрозд. У меня хватает дел, мне некогда расспрашивать всяких там птиц, как их зовут, сколько им лет, какое у них хобби, какую еду они любят и прочую чепуху. Я же работаю. Всю эту ферму я тяну на своих плечах.
Совершенная правда, что Хикки работает как вол, но всех дел он переделать не может, и вся наша ферма площадью 400 акров постепенно приходит в упадок.
– Не путайся у меня под ногами, а то придётся тебя отшлёпать.
– Прекрати, Хикки. – Мне уже исполнилось четырнадцать лет, и я не могла позволить ему вести себя со мной как с несмышлёнышем.
– Тогда поцелуй меня, – предложил он мне, глядя на меня ласковым взглядом больших серых глаз.
Я отскочила в сторону, пожав плечами. Я не целовала его уже два года, с того самого дня, как мама дала мне плитку сливочной помадки и велела мне поцеловать его десять раз. Отец был тогда в больнице, приходя в себя после очередного запоя, и это был один из тех редких моментов, когда мама выглядела счастливой. Прошла лишь пара недель, как он кончил пить, и она могла позволить себе немного отдохнуть до тех времён, когда надо будет начинать снова беспокоиться о его новом загуле. Она сидела на ступеньках чёрного хода, а я, стоя перед ней, держала на вытянутых вперед руках моток пряжи, которую она сматывала в клубок. Хикки только что вернулся с ярмарки и подошёл к ней сказать, сколько он выручил за тёлку, а после этого рассказа она велела мне поцеловать его десять раз за плитку сливочной помадки, которую он привёз для меня.
Я побежала через луг, боясь того, что отец мог появиться в любую минуту.
Лугом это место называлось потому, что здесь когда-то давно на самом деле был луг, ещё тогда, когда тут стоял большой дом; но Таны сожгли его, а мой отец, не в пример своим предкам, не любил землю, так что наша ферма с той поры начала приходить в упадок.
Я пересекла заросшую шиповником нижнюю часть луга. Тропинка вела к плетёным воротам.
Здесь всё заросло шиповником, молодыми побегами папоротника и колючим чертополохом. Земля под ними была усыпана множеством цветов. Маленькие брызги голубого, белого и фиолетового цветов – маленькие чудеса, рассыпанные по земле. Какими загадочными были они, скрытые под кустами шиповника и листьями папоротника!
Я переложила букет сирени из одной руки в другую и вышла на дорогу. Здесь меня поджидал Джек Холланд. Когда я увидела его, прислонившегося к стене, я было бросилась прочь. В первый момент мне показалось, что это мой отец. Они одного роста и оба носят на голове не кепки, а шляпы.
– А, Кэтлин, это ты, – приветствовал он меня и придержал дверцу, когда я боком протискивалась сквозь калитку. Эта дверь лишь немного приоткрывалась, так что в образовавшуюся щель приходилось буквально продираться. Потом он набросил крючок и зашагал рядом со мной по тропинке.
– Как дела, Кэтлин? Мама не болеет? Когда твой отец исчезает, это сразу заметно. А Хикки я уже сегодня видел возле сыроварни.
Я сказала ему, что у нас всё в порядке, памятуя мамины слова: «Если ты плачешь, делай это в одиночку».
Глава вторая
– Я провожу тебя, Кэтлин, по сырой извилистой дороге.
– Она вовсе не сырая, Джек, и, ради Бога, не говори о дожде; ты его только накликаешь, это так же верно, как открывать в доме зонт.
Он только улыбнулся и взял меня под руку.
– Кэтлин, ты должна знать эту поэму Колума – «сырые извилистые дороги, ржавые болота с тёмной водой, и мои мечты о белых кораблях и о дочери испанского короля». Разумеется, – произнёс он, улыбаясь чему-то своему, – мои мечты гуляют куда ближе к дому.
Мы как раз проходили мимо калитки дома мистера Джентльмена, и я обратила внимание, что на двери красуется висячий замок.
– Мистер Джентльмен в отъезде? – спросила я.
– Несомненно. Он старый чудак, Кэтлин. Просто старый чудак.
Я сказала, что не согласна с ним. Мистер Джентльмен был прекрасный человек, он жил в белом домике на холме. В доме были узкие высокие окна и дубовая дверь, похожая на дверь нашей церкви, а мистер Джентльмен играл по вечерам в шахматы. Он работал адвокатом в Дублине, но приезжал домой на выходные, да ещё на летнее время, когда он отправлялся на маленькой яхте по Шеннону. Разумеется, его настоящее имя было не мистер Джентльмен, но так его звали абсолютно все. Он был на самом деле французом по фамилии месье де Морье, но ни один человек не мог произнести его имя правильно, так что все соседи окрестили этого незаурядного седовласого мужчину с изысканными жилетками мистером Джентльменом. Похоже, что новое имя понравилось ему самому, так как он подписывал свои письма Ж.В. Джентльмен. Буквы Ж. и В. были инициалами его настоящего имени и значили «Жак» и что-то ещё.
Я хорошо запомнила тот день, когда впервые поднялась к его дому. Тогда отец послал меня с запиской – я думаю, он просил в долг денег. В конце посыпанной щебнем дорожки из-за угла дома выскочили два рыжих сеттера и бросились ко мне. Я вскрикнула, и на мой крик из своей старомодной двери вышел мистер Джентльмен и улыбнулся. Он отогнал собак и запер их в гараж.
Потом он пригласил меня в гостиную и снова улыбнулся. У него были грустные глаза, но прекрасная улыбка, мягкая и очень сочувствующая. На столе в гостиной стояла залитая в стеклянной призме форель, а на стекле гравированная табличка извещала: «Поймана Ж.В. Джентльменом в Лох-Держ. Лето 1953. Вес 20 фунтов.»
Из кухни доносился аромат жаркого и что-то скворчало. Должно быть, миссис Джентльмен, которая слыла отличной кулинаркой, готовила обед.
Он открыл конверт с отцовским письмом ножом для бумаг и нахмурился, читая его.
– Передай ему, что я подумаю, – сказал мне мистер Джентльмен.
Он говорил так, словно у него в горле застряла сливовая косточка. Он так никогда и не избавился от своего французского акцента, хотя Джек Холланд и говорил, что это напускное.
– Съешь апельсин? – спросил он меня, беря два оранжевых плода из гранёной хрустальной вазы, стоявшей на обеденном столе, Протянув мне один, он улыбнулся, а потом проводил меня до выхода. Прощаясь со мной, он лукаво улыбнулся, а когда он пожал мне руку, я ощутила странное чувство, словно кто-то пощекотал мне желудок изнутри. Я вышла на постриженный газон перед его домом, на котором росли вишнёвые деревья, а потом пошла по дорожке. Он стоял в проёме двери и смотрел на меня. Когда я оглянулась, солнце заливало его фигуру и белый домик; окна на фронтоне дома тоже горели огнём. Он помахал мне рукой, когда я закрывала за собой калитку, а потом вошёл в дом. Чтобы пить там шерри из изящных рюмок, играть в шахматы, есть суфле и жареную оленину, решила я тогда, и как раз рассуждала о высокой эксцентричной миссис Джентльмен, когда Джек Холланд задал мне ещё один вопрос.
– А знаешь, Кэтлин?
– Что, Джек?
По крайней мере, думала я, он защитит меня, если мы повстречаемся с моим отцом.
– Знаешь, многие ирландцы происходят из королевских фамилий и не знают об этом. Наследные принцы и принцессы ходят по дорогам Ирландии, ездят по ним на велосипедах, пьют чай, возделывают землю, совершенно не зная о том, какое наследство им принадлежит. Да что там, вот и у твоей мамы внешность и походка королевы.
Я вздохнула. Страстное обожание Джеком английского языка наскучило мне. Он продолжал:
– Мои мысли о белых кораблях и дочери испанского короля – хотя мои желания куда ближе к дому.