Один за другим звенели звонки, приглашающие в зал, а мы все разгуливали по фойе, и Ирина, отстав от меня, разила короткими триумфальными взглядами всех встречно-поперечных сестер по Еве: и молодящихся девиц в рейтарских сапогах до середины ляжки, и знойных мадам чиновничьей породы, и долговязых модельных «кошечек», целыми прайдами вьющихся вокруг грузных крепышей из числа постреформенного купечества. Я сам исподтишка любовался ею в анфиладах зеркал, придерживая за хрупкий локоток и стараясь навеки запечатлеть в памяти самые великолепные ракурсы.
Даже когда мы уже сидели в затемненном зале и со сцены лились чарующие мелодии Кальмана, я все равно только и делал, что, вцепившись в подлокотники, смотрел и смотрел сбоку и чуть сзади на ее четко очерченный на фоне рампы профиль, ловил ритм ее дыхания и следил за взмахами ресниц, казавшихся необычайно длинными.
Впечатление портило только одно: примерно каждые двадцать минут Ирине звонила по мобильнику ее подруга, и моя спутница делилась вполголоса короткими, но очень компетентными рекомендациями.
— Не пришел, урод! — оповестила она меня перед антрактом.
— Выходит, не фартит твоей подруге?
— Да какой фарт! Я б с таким скунсом в час пик на одном троллейбусе не ехала! Он, думаешь, где? Анька уж раз пять ему звонила по трубе. В зале с игровыми автоматами никак папину зарплату не проиграет!
Девичья драма продолжалась и во время второго акта: тихое жужжание мобильника, краткие переговоры, жесткие хлопки крышкой трубки. Хорошо хоть, что на сцене трогательная сказка о любви князя и шансонетки завершилась благополучно, без каких-либо супермодернистских изысков. А то я, грешным делом, во время всего второго действия всерьез опасался, что под занавес стараниями нынешних реформаторов сцены прозвучит какое-нибудь новое прочтение классического сюжета: либо выявится нестандартная ориентация Эдвина, либо Бонни совратит всех персонажей предложением создать дружную молодежную шведскую семью.
Отстояв очередь в гардеробе, мы вышли на улицу. Я рассчитывал не спеша проводить Ирину до дома. Вечер был еще по-мартовски зябким, но воздух настоян на такой весенней амброзии, что я сам почувствовал себя эдаким великосветским жуиром позапрошлого столетия, вышедшим на прогулку с хорошенькой кордебалетчицей, но…
Ирина выразила желание проведать, как там в моей барсучьей норе переносит любовные травмы ее подруга Аня. Уже на подходе к дому девушки созвонились еще раз.
— Она просит хотя бы дополнительно часок, — умоляюще транслировала мне Ира результаты переговоров. — Борька уже проигрался в пух и прах, и сейчас его должны выставить. Давай посидим в «Фламенко».
В бывшем кафетерии царил ночной угар. Разношерстные коллективы разных степеней опьянения вперемежку оккупировали столики. В центре зала, в розовых клубах дыма, парень и девчонка, стоя по отдельности, выгибались под затяжную, медлительную музыку. Девушка, плавно растягивая подол своего свитерка из стороны в сторону, в такт мелодическим каскадам задирала его, демонстрируя пропирсенный блестючим штифтом пупок и не слишком свежий лифчик.
Хотя у барной стойки были свободные табуретки, Ирина бесцеремонно залезла ко мне на колени и заказала два коктейля. Полюбовавшись, как выламываются парень с девчонкой на танцевальном пятачке, она вдруг обернулась ко мне, окунулась в мои зрачки русалочьими глазищами и декларировала:
— Надо целоваться!
Я не успел даже ответить. Клоня набок голову, она быстро припала к моим губам; проворный язычок щекотно пробежал по деснам, и тут же Ира откинулась:
— Понравилось? Теперь ты!
— Да ты что! Скажут, старый хрыч молоденькую девчонку совращает!
— Кто скажет-то? — Ирина обвела взглядом зал. — Анька, может, в нашей квартире кайф уже ловит, а мы тут будем теряться! — Она вновь потянулась ко мне губами. — Если тормозят какие-нибудь моральные устои, то можешь представить себе, что встречаешь на вокзале дочь, вернувшуюся после практики откуда-нибудь из Бийска или Норильска… Да, старина гризли, целоваться тебя надо еще учить и учить, как завещал дедушка Ленин, — констатировала она после новой попытки. — Не волнуйся. Все поправимо. Попробуй для начала просто сосать мне нижнюю губу!
— Зачем? — Кажется, у меня глаза лезли из орбит.
— Как зачем? Считай, что делаешь девушке расслабляющий массаж! И не халтурь, а не то народ подумает, что я действительно папашку по вечерам выгуливаю! Зачмошат!
Представляю свою физиономию, когда, выпучив глаза и припав к ее лицу, я сосал Ирине нижнюю губу! И почему именно нижнюю? К тому же, чувствуется, коктейль основательно ударил по мозгам — у меня слегка пошла кругом голова. Очевидно, потому что с приготовлениями к нашему культпоходу я толком и не пообедал.
Еще через пару минут наших упражнений меня испугало ее неожиданно тяжелое дыхание, я даже подумал, не плохо ли ей. Ведь тоже, наверное, не обедала! Но Ирина вскоре успокоилась и, прикрыв глаза, принялась беспардонно обшаривать мой рот языком, то и дело щекоча изнутри щеки или нёбо. Одновременно, потянув меня за локоть, попыталась пристроить мою лапищу себе под грудь, но тут я оказал деятельное сопротивление.
— Дурачок! Мне же приятно! — простонала она, но я предусмотрительно сел себе на пятерню.
Когда под действием алкоголя мозги у меня окончательно поплыли, Ирина потащила танцевать.
— Я же не умею! — шипел ей в плечо.
— Не шлангуй! Были же у вас там, на полюсе, какие-то телодвижения души? Типа «Кукурузник сбросил почту» или «Чукча привез огненную воду»? Вот и изобрази!
Перед самым танцевальным пятачком Ирина сама разулась и меня заставила снять ботинки. Танцевала она очень странно: встала передо мной на цыпочки и, держа туловище совершенно неподвижно, водила перед лицом пальцами и напряженно и в то же время захватывающе шевелила одними только бедрами. Я тоже попробовал подняться на цыпочки и топтался, как стреноженный бабуин. Однако публике это понравилось. В зале визжали, свистели, размахивали расставленными пальцами. Как узнал потом, примерно так же танцевали какие-то отморозки из одного популярного фильма — «Криминальное чтиво». Я, конечно же, этот фильм никогда не видел.
Нас пригласили за чей-то столик, и там мы пили уже водку. Ирина опять уселась мне на колени и целовалась теперь уже откровенно и властно, буквально вворачивая свой рот в мои губы и шепча мне между сеансами: «Давай целуйся! А не то меня уведут!» И ее поцелуи раз за разом заводили меня все глубже в чащобу какой-то терпкой и вязкой истомы — я даже не мог понять, как и почему обычные прикосновения губами могут довести человека до такого состояния!
Около одиннадцати из «Фламенко» всех начали выпроваживать — кафе закрывалось. На свежем воздухе я сразу протрезвел, а у Ирины, насколько я мог судить, даже началось легкое похмелье. Она шла, склонив голову, и то и дело созванивалась с кем-то по мобиле. У самого подъезда еще раз буркнула в трубку:
— Аня! Ну, что? Вот тормоз! Ладно, мы идем!
Одинокая девушка тихо хлюпала носом в полутемной комнате. На столе догорала тонкая декоративная свеча, в бутылке темнело меньше половины содержимого. Довольно безучастно выслушав Анину всхлипывающую исповедь, Ирина холодновато поинтересовалась:
— Тебе как, такси вызвать или сама дохиляешь?
— Что ты с ней так сурово? — спросил я, когда Аня ушла. — Может, ее проводить надо было?
— Щаз! Помечтай! Что, я не видела, какими глазами ты на нее смотрел?
— Какими?
— Только не говори мне, что ты ей в отцы годишься. Пока в «Фламенко» сидели, я уж прочувствовала, в какое «ребро» бес ударяет вместе с сединой в бороду!
— Ира, прекрати, пожалуйста! Это нечестно!
— Да ладно тебе! Давай лучше «Каберне» допивать!
Вина нам хватило почти по полному стакану. Ирина пила залпом, глядя сквозь полуприкрытые ресницы мне в глаза, потом потянулась целоваться. Это уже совсем не походило на встречу добродетельного папы с взрослой дочкой на вокзале.