— Я полагаю, — задумчиво сказала она, принимаясь складывать салфетку, — одни дома для них больше подходят, чем другие.
— В некоторых домах их вообще нет, — сказала миссис Мей. — По словам брата, — продолжала она, — больше всего, как ни странно, они любят дома, где есть порядок. Он много раз мне говорил, что добывайки пугливы, им надо точно знать, где что лежит и чем скорее всего будет занят тот или иной обитатель дома в то или иное время. В безалаберных, шумных домах, где хозяйство ведется кое-как, можно, как ни странно, разбрасывать вещи где попало, и ничего не пропадет (я имею в виду, по вине добываек). — И миссис Мей коротко рассмеялась.
— А могут добывайки жить под открытым небом? — вдруг спросила Кейт.
— С трудом, — сказала миссис Мей. — Они нуждаются в нас. Им требуются для жизни те же вещи, что и людям.
— Я думала, — продолжала Кейт, — о Поде и Хомили и маленькой Арриэтте. Я хочу сказать… когда их выкурили из-под кухни, что с ними стало, как вам кажется?
— Я сама часто спрашиваю себя об этом, — сказала миссис Мей.
— Неужели Арриэтта осталась последней из добываек, как говорил ваш брат?
— Да, так он и сказал: самая последняя, единственная на свете. От всего сердца надеюсь, что он был неправ. С его стороны гадко было так говорить, — задумчиво добавила миссис Мей.
— Не представляю только, как они перебрались через поля… Как вы думаете, им удалось, в конце концов, найти барсучью нору?
— Кто знает? Я ведь рассказала тебе ту историю с наволочкой? Ну, когда я сложила в наволочку всю мебель из кукольного дома и отнесла к барсучьей норе?
— И как вы почувствовали запах, словно неподалеку варили обед, да? Но это еще не значит, что наши добывайки добрались туда — Под, Хомили и Арриэтта. Ведь в барсучьей норе жили их родичи, не правда ли? Эти Хендрири? Может быть, это они готовили еду.
— Конечно, — сказала миссис Мей.
Несколько минут Кейт молчала, погрузившись в раздумья; но вот лицо ее просияло, и она повернулась на стуле вокруг своей оси.
— Если мы поедем туда на самом деле, — вскричала она (и в глазах ее запылал восторг, словно перед ней возникло видение), — где мы будем жить? На постоялом дворе?
Глава вторая
«Без труда не вытащишь и рыбки из пруда».
Из календаря Арриэтты. 24 мартаНо ничто не бывает таким, каким мы это себе представляем. В данном случае это относится к постоялому двору и, увы! К дому тети Софи. Ни то, ни другое, по мнению Кейт, не было таким, каким ему следовало быть.
На постоялый двор (как теперь говорят — в гостиницу) следовало приезжать поздним вечером, а не в три часа пополудни, желательно в дождь, а еще лучше — в грозу, и стоять он должен на вересковой пустоши («унылой и мрачной», как полагается ее называть). Хозяин должен быть толстый, в мятом, запачканном соусом переднике; из кухни должны выглядывать поварята; и перед очагом должен стоять в полном молчании, грея у огня руки, высокий темноволосый незнакомец. А уж огонь там — так это должен быть всем огням огонь: огромные поленья в очаге и ослепительное пламя, с треском и гулом устремляющееся в трубу. Над огнем, чувствовала Кейт, должен быть подвешен котел… Неподалеку, для завершения картины — так, во всяком случае, представлялось Кейт — должны лежать собаки.
Но в действительности ничего этого не оказалось. За конторкой сидела молодая женщина в белой блузе, которая записала их имена в книгу приезжих. Были там две официантки: Морин (блондинка) и Маргарет (тихая, как мышка, в выпуклых очках) и пожилой официант, у которого волосы сзади были совсем другого цвета, чем спереди: В камине лежали не поленья, а искусственные угли, которые неустанно лизал жалкий язычок электрического света, и (это было хуже всего) вместо высокого темноволосого незнакомца перед камином стоял стряпчий, мистер Зловрединг (его имя так и произносилось: Зловрединг) — кругленький, розовенький, но какой-то удивительно холодный на вид, наверно, из-за седых волос и серых глаз.
Однако снаружи светило яркое весеннее солнце, и Кейт понравилась ее выходящая на рыночную площадь спальня со шкафом красного дерева и умывальником с холодной и горячей водой. А завтра, знала она, они увидят дом — этот легендарный, таинственный дом, который неожиданно стал реальным, не воздушный замок, а строение из настоящих кирпичей и известки, которое находится всего в двух милях от них. Достаточно близко, подумала Кейт, чтобы можно было прогуляться туда после чая, если только миссис Мей не будет так долго разговаривать с мистером Зловредингом.
Но когда на следующее утро они туда наконец пошли (миссис Мей в длинном пальто, похожем на охотничье, с вишневой тростью, подбитой снизу резиной), Кейт была разочарована. Дом оказался ничуть не похож на тот, что она себе воображала: просто длинный барак из красного кирпича с двумя рядами блестящих окон, смотревших на нее, словно слепые глаза.
— Со стен сняли плющ — сказала миссис Мей, не в силах скрыть удивления, однако через минуту она оправилась и добавила более бодрым тоном: — И правильно сделали, ничто так не разрушает кирпичную кладку.
Они зашагали к дверям по подъездной дорожке, и миссис Мей принялась объяснять Кейт, что дом всегда считался ярким образцом архитектуры начала восемнадцатого века.
— Это правда было все здесь? Именно здесь? — повторяла Кейт с недоверием в голосе, словно миссис Мей могла забыть.
— Ну конечно, милочка, что за глупый вопрос! Вот тут, возле ворот, росла яблоня — яблоня с желто-коричневыми яблоками… и третье окно слева, то, с решеткой, — окно моей спальни. Я спала там все последние разы, что приезжала сюда. Детская, понятно, с другой стороны дома. А вот огород. Мы с братом любили прыгать с этой ограды на кучу компоста. Я помню, однажды Крэмпфирл сильно нас разбранил и померил стену метлой. Десять футов в высоту.
(Крэмпфирл? Значит, он действительно существовал на свете…)
Парадная дверь была распахнута («в точности так, — подумала вдруг Кейт, — как много лет назад, в тот незабываемый для Арриэтты день, когда она впервые увидела „белый свет“»). Раннее весеннее солнце заливало недавно побеленные ступени и заглядывало в высокий темный холл. Солнечные лучи образовывали сияющий полог, сквозь который ничего не было видно. Рядом с крыльцом Кейт заметила железную скобу для сапог. Та или не та, по которой Арриэтта слезала на землю? Сердце Кейт учащенно забилось.
— А где решетка? — шепнула она в то время, как миссис Мей дернула звонок. (Они услышали его звяканье в темной глубине дома, казалось, в нескольких милях от них).
— Решетка? — переспросила миссис Мей, делая несколько шагов назад, на гравиевую дорожку, и оглядывая фасад дома. — Вон там, — сказала она, понизив голос и кивнув головой. — Ее починили, — добавила она, — но это та же самая решетка.
Кейт направилась прямо к ней. Вот она, та решетка, через которую все они убежали — Под, Хомили и маленькая Арриэтта. На стене было зеленоватое пятно, несколько кирпичей выглядели более новыми, чем все остальные. Решетка была выше, чем она думала, им, должно быть, пришлось прыгать вниз. Подойдя вплотную, Кейт наклонилась и заглянула внутрь: сырость и темнота, больше ничего. Вот значит, где они жили.
— Кейт! — тихо позвала миссис Мей, стоявшая у порога (так, должно быть. Под звал Арриэтту в тот день, когда она бросилась бежать по дорожке от дома), и Кейт, обернувшись, увидела вдруг то, что она сразу узнала, то, что, наконец, было в точности таким, каким представлялось ей в воображении, — склон холма, усыпанный первоцветом. Хрупкие зеленые стебли с сизым налетом среди повядшей прошлогодней травы и желтые, словно светлое золото, цветы. А куст азалии превратился в высокое дерево.
Миссис Мей снова позвала ее, и Кейт вернулась к входным дверям.
— Пожалуй, позвоним еще раз, — сказала миссис Мей, и они снова услышали призрачное звяканье.
— Звонок подвешен возле кухни, — объяснила шепотом миссис Мей, — прямо за дверью, обтянутой зеленой байкой.