Вошедшая женщина была с меня ростом и тоже довольно крупная, но двигалась очень плавно и мягко ступала. Поставила на стол поднос с кувшином, тарелкой и кружкой. Одуряюще запахло хлебом и мясом. Улыбнулась и что-то сказала. Я покачал головой и развёл руками, мол, не понимаю. Наррав встал, обнял её и сказал «Сарраш». Я кивнул, улыбнулся, опять приложил руку к груди и опять назвался. У нее получилось что-то вроде «Ффаллерран». Я на это лишь головой покачал. Видимо, имена, заканчивающиеся гласными, здесь не понятны. Так что я представился заново: «Флерран». Наррав так ясно заулыбался. Я аж засмотрелся. Отвык я от таких хороших улыбок. И ладно, Флерран, так Флерран. Здорово звучит.
На мою попытку встать она замахала руками, что-то запричитала, вытолкала здоровяка за дверь и поставила поднос на кровать, сама рядом присела, кружку подала. Так оказался вкуснейший морс, как будто свежих ягод горсть к лицу поднес! Я выпил все и аж облизнулся, такая вкуснятина! Каша была тоже просто великолепной: вроде перловой, с кусочками мяса, я чуть ложку не съел. Сарраш сидела и с улыбкой смотрела, как уничтожал угощение. Потом поставила пустую посуду на стол и подала отрез влажной ткани, я вытерся и от души поблагодарил. Тут мне стало неловко, потому как зов природы был всё сильнее, а как объясниться, не знал. Она видимо, поняла, и из-под кровати достала глубокую ёмкость с крышечкой. Помогла мне сесть на кровати и с улыбкой вышла, забрав посуду. Я кое-как справил дела, аккуратно задвинул горшок обратно под кровать и лег обратно. Сытый и довольный, я опять уснул.
Наутро мне опять не разрешили встать, накормили вкуснющей кашей, напоили, одеялко подоткнули и вышли.
Я лежал и разглядывал комнату. Она была большой, чистой, светлой. Светлые стены и в самом деле были сложены из больших кусков светлого камня, стыки были очень четкими и аккуратными. Необычное окно: огромное панорамное стекло без перекрестий, как будто вплавлено в стену, стыков я не заметил. Я уже понял, что это не больница, а чей-то частный дом, потому как за окном были видны белоснежные деревья и чистое хрустальное небо.
А еще, было тихо. Не в смысле - гробовая тишина, нет, слышался лай собак, колокольчиками звенел детский смех, рокот Наррава, его голос я уже узнавал, Сарраш тоже, чьи-то еще голоса звучали, двери хлопали, посудой гремели.
Какая-то мысль дурацкая не давала мне покоя, не сразу я понял, что не слышу звуков, привычных нам с детства: бормотание телевизора или радио, трели звонков, телефонов, шум машин. Ни-че-го. Как я не прислушивался.
Когда пришел хозяин, я попытался показать, что мне надо позвонить жестом, известным любому обывателю. Наррав почесал в затылке и принес мне гребень. Мне оставалось лишь кивнуть и поблагодарить. Он ушел, я же лежал и пытался понять, куда меня занесло. Ничего не получалось. Даже в самой захудалой деревне народ знает, что такое телефон. Ну, разве что у старообрядцев каких-нибудь, что до сих традиции древние блюдут и с современной цивилизацией стараются не пересекаться. Но их в Питере быть не могёт. Я всего-навсего с моста свалился, а не в тематическую экспедицию подался. И мост был в Питере. Что ж происходит-то!
Мои раздумья прервал приход Наррава с каким-то дедулькой. Дедулька был выше Наррава, но тоньше. Ужас. Куда выше-то! У него были лохматые седые волосы и живые черные глаза-угольки. Бороды не было. Он меня осмотрел, пульс прощупал, покивал, что-то здоровяку сказал, и они вышли.
Через пару дней мне разрешили вставать и гулять. Гулять меня водила Сарраш, по дому немного и под ручку. С детьми познакомила. Я уже понял, что Наррав и Сарраш – муж и жена. У них было четверо детей. Старший, Террен – такой же здоровяк, как папенька, чуточку ниже и меньше, но, видать, таким же громилой будет. Моррас – дочка, красавица, с толстенной косищей и румяными щечками. И младшие – близняшки-мальчишки, Ниррах и Вирран, темные лохматые макушки, глазюки озорнющие, мне по грудь будут. Вся семейка была темноволосой и темноглазой, немного смуглыми. На их фоне я был - так, непроявленный негатив, привидение блеклое, моль тощая.
Потом мне разрешили выходить на улицу. Одевали и кутали меня долго, в конце был как шар. Когда я в первый раз во двор вышел, то просто охренел. Ни больше, ни меньше.
Сначала меня поразило небо: чистое, ясное, высокое. Я и не видел такого ни разу. А потом огляделся и охренел окончательно. Лес. Дремучий лес кругом. Практически сразу за воротами. И горы. Золотые в свете закатного солнца хребты горы, не очень высокие, но с шапками ледников. В Питере отродясь не было ни такого неба, ни такого леса, и уж тем более, гор.
В себя пришел на кровати знакомой. Оказалось – я в обморок грохнулся. Во стыдоба-то. Хозяйка, как почувствовав, что я очухался, в комнату зашла, на кровать села, стала меня успокаивать, по голове, как маленького, гладить, говорить, что все хорошо. Эти незамысловатые слова я уже выучил.
А я лежал, и не знал, что делать. Никогда на Земле не было двух солнц.
***
========== Глава 2 ==========
***
Так я стал жить в семье Наррава.
Потихоньку привыкал, учил язык, он оказался довольно простым. Помогал по хозяйству. Дом-то большой у них, два этажа, чердак, погреб большой, пристрой для домашней живности. Хоть тут шока не было: куры-коровы такие же, как у нас. Ну, почти. Коровы желтые и безрогие, а хрюшки – наоборот, рогатые, и хвост длинный, не крючком, как у наших. Но это все мелочи. Ко всему человек привыкает.
Меня так тепло приняли, что я терялся, не знал, как реагировать. Вроде ведь никто им, чужой, а Сарраш и Наррав меня сынком зовут, улыбаются так, что рот сам расплывается в улыбке. Близнецы постоянно рядом ошиваются. Я, если честно, сначала их побаивался, так как живо помнил, как детки могут гнобить тех, кто на них не похож. А они - наоборот, так заботились, как будто это не они, а я маленький. Как-то я и не заметил, что почти все время стал с ними проводить. Они были такие непоседы и озорники! И постоянно меня в свои шалости звали. Сначала я отнекивался, считал, не по возрасту мне с детьми бегать. Но как-то Сарраш заметила, с какими глазами я на их игры смотрю. Они во дворе носились, а я на кухне был, в окно наблюдал.
- Маленький, ты чего дома грустишь? – подошла ко мне и обняла со спины. – Малыш, хочешь к ним? Так беги! Совсем шубейку не одеваешь, дома грустишь, а дочка старалась, по тебе сшила! – и по голове гладит!
Маленький? Малыш? Мне двадцать три года! Я взрослый мужик! Какие детские игры! Но не успел рот открыть, возмутиться, потому как осенило меня: а ведь и правда, намного меньше всех их, и ребенком на их фоне выгляжу. И они меня иначе никогда не звали, а я внимания не обращал. Вот и получи! Докажи теперь поди, что не ребенок!
Где-то через пару месяцев народу стало прибывать, какие-то родственники их понаехали, человек десять взрослых, детишек – целый дом. Все как шкафы ходячие, росту за два метра, женщины поменьше, не такие массивные, но тоже выше меня. Темноволосые и темноглазые. Меня, кстати, нормально приняли. Как будто всю жизнь в семье был. Все вместе к чему-то готовиться массово начали. Я по наивности своей думал, что праздник какой, спросил у хозяйки, а она все про оборот какой-то твердит. Думал, что-то вроде нашего зимнего солнцестояния, ну, как оборот солнца, лето встречать. К тому, что будет, ни в жизнь я не был готов.
Вот настал торжественный день. Накрыли столы, нарядились. Меня тоже принарядили.
Дружной толпой на лужке пред домом собрались. Тут выводят младших. В одних сорочках! А на улице – морозище! Народ захлопал, заулюлюкал, в ладоши захлопал. Мелкие потоптались, а потом… разбежались, кувыркнулись, и… на землю шлепнулись два медвежонка. В сорочках. Отец с матерью подбежали, сорочки сняли, на руки подхватили, вверх подняли, всем показывают, такие гордые и счастливые! Потом их на землю опустили, малышня играть взялась, взрослые – праздновать. Гуляли до глубокой ночи, мелкие тоже, уже как детки, на почетном месте сидели, подарки принимали. Заснувших детишек потом наверх отнесли, и продолжили праздник.