Отсюда проистекает и характер будущего великого князя киевского и крестителя земли русской. Первые детские впечатления его вряд ли назовешь отрадными: вечно печальная мать, заброшенное селение, где пусто и одиноко, страх, который поселился в его душе еще до рождения. С Ольгой шутить было опасно, и Малуша боялась ее пуще огня, не зная, что произойдет с ней и ее сыном завтра. Поэтому с детства запомнил Владимир страстные исступленные ласки матери, у которой вскоре забрали сына, а ее саму сослали в один из дальних теремов, где она чуть не закончила свою жизнь в жуткой тоске по сыну.
Ольга взяла мальчика к себе и воспитывала всех троих внуков вместе, сама, не доверяя никому. Был еще у Владимира дядька, самой Ольгой назначенный в воспитатели. К счастью, приходился он Малуше старшим братом и был взят еще вместе с ней из Новгорода. Поначалу он состоял в теремной службе, потом был конюхом да приворотничком, то есть сторожем у ворот, после чего, видимо, за исправно-усердную службу взяли Добрыню в дом, где он стольничал-чашничал аж девять лет. Опала на сестру, сосланную в Бурутино, ударила и по нему: Добрыня отправился с ней и возвратился уже с племянником, к которому прикипел душой и сердцем, когда Ольга смилостивилась и вызвала его обратно в Киев. Случилось сие в достопамятном 968 году, о котором мы скажем ниже.
Итак, трехлетний отрок прибыл в Киев, из глуши в большой город, и все было в диковинку малышу. Но вместе с удивлением прилипло и огорчение. Если в Бурутино он был как бы центром небольшой вселенной, то здесь, будучи бастардом, он сразу же стал нелюбимым Ольгиным внуком и заметно отошел на задний план. Кроме того, рядом не было матери, и, привыкший к ласкам, к материнской холе, он тотчас ощутил свою сиротливость и покинутость. Начал плакать, что еще больше рассердило бабку и стало предметом частых насмешек со стороны братьев, которые сразу же почувствовали некоторую неполноценность своего неожиданно возникшего братца. Лишь Добрыня незаметно для окружающих поглаживал племянника то по спине, то по голове, и эти поглаживания хоть немного согревали одинокую душу.
Ярополк и Олег были не только старше Владимира по возрасту, но и сильнее его физически; бастард не мог дать им сдачи, а если, случалось, не выдерживал град насмешек и кидался на обидчиков — чего они в общем-то и ждали, — то получал крепко и памятно. Подчас братья били его и без всякого повода, лишь бы выместить на нем свою злость и досаду, намеренно унижали его, зная, что бабка Ольга на их стороне, а Добрыня не вступится за «ярилиного внука». Владимир рос дичком, затравленным волчонком, и самые сладкие минуты выпадали перед сном, когда приходил Добрыня и Владимир мог пожаловаться и получить в утешение доброе дядькино слово или сказку и, слушая ее, заснуть.
Барственные братья дразнили его «ключников сын», и самое страшное заключалось в том, что бабка Ольга относилась снисходительно к подобному прозвищу, когда его произносили при ней. Владимир знал, что его мать «ключница», и постепенно он стал стыдиться ее. Когда Добрыня передавал от нее привет или пряник, то он молчал и отводил глаза, весь вспыхивая, словно его обливали ушатом помоев. Особенно замирало его сердце, когда, рассердившись на Владимира за что-нибудь, Ольга грозилась снова отправить неслуха в Бурутино, к матери, которое представлялось ему теперь страшным местом. Так в душе его непостижимым образом слились ненависть и тоска по матери, он мечтал увидеть ее и боялся попасть к ней. Добрыня видел муки племянника, но что-то сделать, помочь ему — не мог.
Отвергнутый братьями, Владимир охотно убегал играть к детям дворни, те, наоборот, относились к нему уважительно, сразу принимая его старшинство, чем он, впрочем, не кичился, не имея в душе той заносчивости, которую Ярополк и Олег большей частью переняли от Ольги, нежели от отца. Но между старшими братьями не было согласия. Если Ярополк обладал мягким покладистым характером и, став постарше, принял нейтралитет по отношению к младшему, Владимиру, иногда даже беря его сторону в мальчишеских спорах, то Олег, мужая, становился все более нетерпимым к бастарду. Иссушающая душу ненависть, точно оговор или сглаз, терзала его до конца жизни, и смерть он нашел ужасную, так что было во всей этой травле что-то роковое, инфернальное.
Слыша постоянно о милости, милосердии, любви к ближнему от бабки, он видел, что христианские постулаты, с которыми она подступала к внукам, мало согласуются в ней самой с ее собственными поступками. Слишком трудно было сбросить с себя языческие путы, усмирить гордыню и своевольный нрав, который долго владел характером княгини. Ольга любила рассказывать про усмирение древлян, как она выжгла с помощью воробьев и голубей целое поселение, мстя за мужа. Рассказывая, она то и дело крестилась, ворчливо повторяя: «Господи, прости мя, грешную!» — и Владимир, слушая ее, никак не мог понять одного: неужели для того, чтобы Бог простил, достаточно одной фразы, достаточно слова?!
Ведь он обидчикам своим обязательно должен дать бой или содеять такую каверзу, чтобы они на своей шкуре почувствовали вкус боли, се прикосновение, только тогда наступала удовлетворенность в его душе, неужели Господу достаточно и слова?! Однажды, не выдержав, он спросил об этом у бабки, и та, задумавшись, кивнула: да, достаточно, а потом, подозвав его и впервые за много лет взглянув на него как-то особенно внимательно и даже ласково, проговорила: «В том-то и сила Господа и величие его, что для того, чтобы простил он, ему достаточно и слова!»
После этого короткого разговора Ольга чаще стала обращать на юного «ярилиного внука» внимание, стараясь чаще рассказывать о Христе.
Владимира потрясло то, что, зная свой конец и имея возможность спасти свою жизнь, Иисус не отказался от своих взглядов, а смело пошел на Голгофу. Ярополка и Олега смаривал сон, а Владимир сидел потрясенный, его колотил озноб, ибо настолько живо он все представлял себе, словно и он стоял в той толпе, наблюдая, как распинают на кресте Христа. Ольга замечала это его потрясение, с гневом обрушивалась на родных внуков, Ярополка и Олега, пытаясь и в них разбудить эту живость воображения, но все было без толку. Так неожиданно для Владимира он сблизился с бабкой, которая вдруг переменила гнев на милость, все чаще беря его под защиту от старших «варнаков», подсовывая младшему лакомые кусочки.
Произошло это сближение как раз накануне осады Киева печенегами, когда даже за водой нельзя было вылезти и приходилось идти на лишения. Олег разбойничал, отнимая у Владимира хлеб и воду, но «ярилин внук» не жаловался, помня о великом терпении Христа, и Ольга, подметив в нем эту раннюю черточку, приласкала внука, впервые за все время крепко обняв и прижав его к себе.
И Владимир был поражен величественным бабкиным спокойствием, особенно разительным на фоне всеобщей паники киевских горожан. Тогда Добрыня, восхищенно глядя на Ольгу, шепнул ему: «Вот так ведут себя правители!», как бы заставляя племянника учиться и этому нелегкому делу. Святослав находился в то время в Персяславце, небольшом городке на Дунае, который полюбился ему и где он задумал создать столицу всего своего царства.
Стояло лето, и солнце палило нещадно, увеличивая страдания осажденных, и тогда на сходе решили киевляне, что если никому не удастся перебраться через Днепр и сообщить дружине о такой безысходности, то они откроют ворота и сдадутся на милость печенегам. Дружина на том берегу стояла небольшая, все видели ратники и сами, но не хватало у них решимости атаковать огромную рать печенегов столь небольшими силами. Бросили клич на сходе: кто отважится пробраться сквозь стоянки печенегов, переплыть Днепр и объявить о таком решении горожан?!
Молчал сход, понимая, что вряд ли кому удастся пройти густой слой осады, вмиг печенеги схватят, как вдруг раздался тонкий мальчишеский голос: «Я проберусь!» Владимир даже вздрогнул, узнав по голосу одного из своих дворовых приятелей, с кем недавно лишь подружился. Он единственный, кто, не владея мечом, смело бросался на княжича и заставлял его отступать, несмотря на то, что Владимира каждый день обучал владеть боевым оружием Добрыня. А уж дядя считался одним из лучших ратников в Новгороде. Хорошо, что мечи у пацанят были деревянные, и они возвращались домой лишь с царапинами и синяками. В тот вечер вернулся с синяками и Владимир, немало пропустил ударов от неистового Истра, так звали мальчишку. И вот теперь он отважился пробраться на тот берег.