– Что… что это такое? – спросила она, широко раскрыв полные экзистенциального ужаса глаза.
– Тебе предстоит узнать кое-что новенькое. – Я деликатно развернул ее спиной к тому городу, в котором она выросла. – Тут есть поблизости закусочная. Почему бы мне не угостить тебя чашечкой кофе? А заодно и поговорим.
Когда мы расположились в закусочной, я попытался объясниться.
– Видишь ли, мир, пожалуй, не совсем такой, каким ты привыкла представлять его себе, – сказал я. – Во всяком случае, в своем механическом устройстве. У нас нет возможности круглосуточно исправлять любой возможный поворот событий. К тому же в нем не так уж много настоящих людей – тех людей, с какими ты можешь по-настоящему встретиться, в отличие от тех, которых видишь издалека или по телевизору, – как тебя приучили верить. В общей сложности наберется тысяч сорок пять, пятьдесят. Но в остальном все обстоит точно так, как ты всегда думала. Возвращайся в свою жизнь, и все будет хорошо.
Марта стиснула чашку с кофе так, будто она была последним, что удерживало ее на лице Земли. Но при этом не отводила от меня взгляда ясных и вполне сфокусированных глаз.
– Вы, значит, хотите сказать, что все это – что, кстати? – просто спектакль? Что я – всего лишь марионетка, а вы – тот самый парень, который тянет за ниточки? Вы всем этим распоряжаетесь, а я – игрушка?
– Нет, нет, нет. Ты живешь своей жизнью. У тебя совершенно свободная воля. Я нужен лишь для того, чтобы позаботиться, что, когда ты выходишь из душа, у тебя всегда был коврик под ногами.
– Вы видели меня голой?!
Я вздохнул.
– Марта, в любое мгновение твоей жизни, бодрствуешь ты или спишь, рядом с тобою нахожусь либо я, либо кто-то другой вроде меня. Каждый раз, когда мать меняла тебе пеленки, или ты выдавливала прыщ перед зеркалом, или пряталась под одеялом с фонарем и романтичной мангой, хотя тебе уже полагалось спать, рядом находились люди, прилагавшие все силы для того, чтобы окружающий мир представал перед тобою в удобопонятном и цельном виде.
– И все же, что вы такое? Вы управляете камерой, верно? А может быть, вы сами и есть камера. Вроде как вы робот, или у вас в глаза по камере имплантировано. – Она никак не желала отказаться от метафор из области шоу-бизнеса. И было бы несомненной ошибкой говорить ей, что вся эта история приключилась из-за безалаберности декоратора.
– Я не камера. Я всего лишь человек, который стоит в тени и обеспечивает движение событий. – Я не стал рассказывать ей о том, что такие люди, как я, устраивают все необходимые миру несчастья и страдания. Не потому, что я стыжусь своего занятия – я не собираюсь просить прощения; это важная работа, – а потому что Марта не была готова это услышать и тем более понять. – То, что ты сейчас узнала, ты воспринимаешь так же, как человек Средних веков, если бы ему сказали, что мир состоит не из огня, воды, воздуха и земли, а из немыслимо мелких тучек кварков, уложенных поверх слоя квантовой неопределенности. В первый момент тебе может показаться, что все это ни в какие ворота не лезет. Но мир остается точно таким же, каким был всегда. Изменилось лишь твое представление о нем.
Марта затравленно взглянула на меня широко распахнутыми глазами:
– Но… почему?
– Честно говорю: не знаю, – ответил я. – Если бы ты потребовала, чтобы я пустился в догадки, то я сказал бы, что вижу два возможных варианта. Первый: что Некто решил, что все должно быть устроено именно так, а не иначе. А второй – что все просто устроено именно так, а не иначе. Но что, на самом деле, правда, не догадается никто.
И тогда-то Марта расплакалась.
Так что я встал, обошел вокруг стола и обнял ее. Ведь она как-никак была еще ребенком.
Когда Марта успокоилась, я проводил ее обратно, в Нозерн-Либертис, к матери. Путь был дальний – она брела куда глаза глядят с той самой минуты, когда увидела посиневший тест на беременность, – так что я вызвал такси. Марту слегка передернуло, когда оно возникло перед нею прямо из воздуха. Но она села в машину, и я назвал водителю адрес. Водитель, конечно, был ненастоящим. Но сделан очень даже хорошо. Чтобы понять, что он бутафорский, нужно было разговаривать с ним никак не меньше часа.
Пока мы ехали, Марта все старалась осознать происходящее. Она вела себя совсем как малыш, расчесывающий болячку.
– Значит, если я правильно понимаю, вы заставляете все это крутиться. Но вам-то что с того?
Я пожал плечами:
– Преходящее ощущение бытия, повторяющееся каждый раз. – Я посмотрел из окна на проплывавший снаружи город. Пусть я и знал, что все это лишь метафизические холсты и краски, но декорация выглядела очень правдоподобно. – Это замечательное чувство. Оно мне нравится. Хотя главное, конечно, в том, что это просто моя работа. Я не то, что ты, – у меня нет выбора, что делать и чего не делать.
– Вы думаете, я сама выбрала что-то из этого?
– Больше, чем ты сама подозреваешь. Ладно, ты бросила школу, ты не работаешь и ты беременна от парня, который тебе не очень-то нравится, и это ограничивает твои возможности. Ты до сих пор живешь с матерью, и вы то и дело ссоритесь. Уже несколько лет ты не видела отца и иногда гадаешь, жив ли он вообще. У тебя есть проблемы со здоровьем. Ничего из этого не в твоей власти. А вот, как все это воспринимать, зависит только от тебя. Это весьма высокая привилегия, которой я не наделен. Скажем, взять нынешнюю ситуацию. У меня столько же возможностей выйти из такси и уйти, покинув тебя, как у тебя – всплеснуть руками и улететь на Луну.
Несмотря ни на что, ты обладаешь свободой думать что угодно, говорить что угодно, делать что угодно. Каждый твой миг непредсказуем. Например, прямо здесь, прямо сейчас. Возможно, мои слова проймут тебя, ты улыбнешься и спросишь, каким образом вернуться к сценарию. Ты можешь разрыдаться и начать обзывать меня всячески. Можешь погрузиться в молчание. Можешь дать мне пощечину. Может произойти все что угодно.
Она отвесила мне пощечину.
Я взглянул на нее:
– И что же это доказывает?
– Мне от этого на душе стало лучше, – солгала Марта. Она скрестила руки на груди и вжалась в подушки сиденья, стараясь съежиться как можно сильнее. У меня мелькнула мимолетная мысль, что она намерена все глубже и глубже уходить в себя, пока на поверхности не останутся лишь унылые, безжизненные глаза. Она могла решиться на такое. Это было ее право.
Но тут машина остановилась перед ничем не примечательным таунхаусом на Лейтгоу-стрит, и она вышла.
– Ведите себя так, будто получили хорошие чаевые, – велел я шоферу.
– О, старина, спасибо! – воскликнул он, и такси укатило.
Марта уже отпирала дверь.
– Мамаша на пару дней укатила в Балтимор к сестре. Так что дом в нашем распоряжении.
– Я знаю.
Она сразу же направилась на кухню и вытащила из холодильника бутылку водки, которую поставила туда мать.
– Тебе не кажется, что сейчас немного рановато? – осведомился я.
– Так сделайте, чтобы было позже.
– Как пожелаешь. – Я подал знак осветителю, и солнце быстро переместилось вниз по небосклону. Мир за окном потемнел. Я не стал заморачиваться и заказывать звезды. – Достаточно поздно?
– Мне-то что за дело? – Марта уселась за кухонный стол, я последовал ее примеру. Она щедро плеснула в два стаканчика и сунула один мне в руку. – Пей.
Я выпил, хоть я не из актеров и алкоголь на меня не действует.
Немного выждав, она спросила:
– Которые из моих подруг и друзей настоящие, а которые нет?
– Марта, они все настоящие. Томика, Джин, Сью, Бен, твои учителя, твои родители, твои двоюродные братья и сестры, тот мальчик, который тебе нравился, но был слишком уж молодым, чтобы выходить с ним на люди – все, с кем у тебя существует эмоциональная связь, как положительная, так и негативная, – все они так же реальны, как и ты сама. Все остальное было бы обманом.
– А как насчет Кевина? – Это, конечно же, ее парень.
– И он тоже.
– Вот черт!.. – Марта, уставившись в свой стакан, покачивала его, так что водка плескалась, образовав миниатюрный водопад. – А рэперы и кинозвезды?