Она его отпихнула. И все‑таки видеть Крутого было приятно. Они дружили давно, ссорились и мирились, и Джейн знала, что он хоть и развязен и груб, но зато не злой.
— А что надо решить про Ходулю?
— Вот об этом и будем говорить, дурочка!
— Я устала, — проворчала она. — Я целый день работала, мне не до ваших глупостей. Не хочешь говорить — не надо, я буду спать.
Его лицо побелело, он сжал руку в кулак:
— Это что, бунт? Я тут главный. Будешь делать, что я говорю. Как миленькая будешь слушаться, поняла?
Джейн и Крутой какое‑то время смотрели друг на друга в упор. Он был из шишиг, правда нечистокровный, его родичи еще каких‑нибудь сто лет назад были лесными дикарями, которые вылезали из чащобы, только чтобы подкрасться и выхватить табуретку из‑под зада зазевавшейся коровницы или подпороть шов на мешке с мукой, чтобы он лопнул, когда его взвалят на плечи. Ума они были невеликого, но прыткие и падкие на всякие пакости, как крысы. На заводе Крутой собирал металлолом, и никто не сомневался, что он здесь выживет и благополучно отработает положенные годы.
Наконец Джейн опустила голову. Не стоит с ним связываться.
Когда она подняла взгляд. Крутого рядом уже не было, он отправился будить остальных. Завернувшись в одеяло, как в плащ, Джейн пошла за ним. Со всех сторон слышалось тихое шлепанье и шарканье ног и лап, быстрое дыхание. Дети собирались в центре комнаты.
Холстина достала краденый огарок свечи и воткнула его в широкую щель между покоробленными досками пола. Дети встали вокруг на коленях. Крутой тихонько произнес какое‑то слово, из кончика пальца у него выскочила искра и подожгла фитиль.
Пламя свечи подрагивало, притягивая взгляды и отбрасывая на стены отсветы; их буйная пляска была похожа на флатландскую Вальпургиеву ночь. Отраженные огоньки прыгали в двадцати трех зрачках. Дети собрались все, все двенадцать, — если, конечно, мальчик‑тень тоже был тут. Он обычно таился где‑нибудь рядом, ускользая от большинства световых лучей и полностью поглощая остальные, так что ни один шальной фотон не мог выдать его присутствие.
Торжественно и важно Крутой объявил:
— Блюгг должен умереть.
Он вытащил из кармана своей коротенькой куртки тряпичную куклу. Она была сделана кое‑как, грубо сметана через край, с двумя большими пуговицами вместо глаз. Проведенная углем прямая черта изображала рот. Но какая‑то сила в ней была, и несколько ребятишек поменьше закрыли в страхе глаза, почуяв идущую от куклы волну ненависти.
— Это Зобатка сделала. У нее и ведьмина кровь была.
Сидящая с ним рядом Зобатка кивнула с несчастным видом. Эта кукла была у нее самым драгоценным сокровищем, и лишь только Богиня знала, как Крутому удалось ее выманить. Он повертел куклу над пламеНем. — Мы прочли молитвы и сбрызнули ее ведьминой кровью. Теперь надо достать Блюгговы ногти или еще что, зашить ей в пузо и спалить в печке.
— Это же убийство! — возмутилась Джейн. Колючка хихикнула.
— Я серьезно! Убивать нельзя. И вообще, что за глупости!
Колючка, как и Ходуля, была из переменщиков и, как все переменщики, умом не блистала. Джейн давно усвоила, что Колючку только одним способом можно заставить молчать: говорить непосредственно с ней, уверенно и громко.
— Что это даст? Даже если и выйдет, в чем я сомневаюсь, они же этого так не оставят. Будет следствие. И если даже каким‑то чудом ничего не узнают, то просто поставят на его место кого‑нибудь еще хуже. К чему его убивать?
Это должно было их убедить. Но, к удивлению Джейн, они тихо, но упрямо застрекотали, будто сверчки.
— Он работать заставляет без передышки!
— Дерется!
— Ненавижу старого хорька!
— Убить, — слабо продребезжал мальчик‑тень над самым ее ухом.