Еще поодаль расположился молодой, спортивного вида мужчина, коротко стриженный, в неброской на вид куртке и синих джинсах. Он тоже уткнулся в какой-то гаджет и дополнительно отгородился от мира наушниками. Тина мысленно поставила ему высший балл – вот так надо нырять в свое личное пространство, без остатка.
У Тины был навороченный телефон с золотистым яблоком на корпусе, но он лежал где-то глубоко на дне рюкзака, и, скорее всего, там и останется, потому что Тина не понимала, зачем он вообще нужен, такой. Разве что для музыки – в нем помещалось множество разных мелодий, но чтобы слушать музыку, ей гаджеты были ни к чему, потому что музыка звучала в ней всякий раз, когда Тина хотела ее слышать. А для звонков у нее был старенький «Самсунг» на две карточки, он исправно обеспечивал связь с внешним миром, хорошо держал заряд и не ломался, если вдруг падал на пол или в ванную с водой. Или в фонтан.
А всех этих «вконтактов» и прочих «инстаграмов», «твиттеров» и что там еще придумали граждане, чтобы потешить свой нарциссизм, Тина не понимала. Кому какое дело, куда она ездит, что она видела и что обо всем этом думает – лично она, Тина Тобольцева, а не безликий журналист с вымышленным именем? Статьи в журналах – это одно, они никак не соотносятся с ней лично, она даже подписывается псевдонимом, а завести личный блог, чтобы выкладывать туда свою жизнь, – этого Тина в принципе не понимала.
И читать чужие извержения и подробности она не станет, ей нет никакого дела до чужих поездок и впечатлений.
Тина откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Похоже, несмотря на сироп от кашля, болезнь все-таки добралась до нее и температура поползла вверх. Тина ужасно боялась болеть, потому что всякий раз она себя чувствовала просто на грани жизни и смерти. Болезнь всегда налетала внезапно, как грабитель в подворотне. Тина ходила, что-то делала – и тут вдруг ее валили с ног температура, ужасная боль в горле и лихорадка, от которой не было спасения. Тина поняла, что сейчас сесть в самолет и лететь в чужую страну – глупость несусветная, она и за руль-то вряд ли сядет сейчас, а что-то надо делать? Ну ладно, чемодан – он уже уехал в грузовой отсек самолета, и когда окажется, что ее нет на борту, чемодан снимут. И даже если он потеряется, там нет ничего ценного – ну, разве что фотоаппарат, но это невелика потеря. Потерять рюкзак с Боней и наволочками – вот это была бы катастрофа, а серый чемодан, забитый вещами, которым запросто можно найти замену, – да бог с ним, с этим чемоданом.
Тина подхватила рюкзак и вышла из зала ожидания. Девушка у стойки регистрации была занята, какая-то пассажирка шумно скандалила, туда уже спешили охранники. Тина поморщилась, как от зубной боли: дама напомнила ей Милу, жену Михаила Леонтьева. Тина терпеть не могла таких людей, а их вокруг становилось все больше, стоило только выйти за пределы той зоны комфорта, которую Тина себе наметила.
Она прошла мимо подземной парковки, здраво рассудив, что за руль ей садиться нельзя. Таксисты, увидев добычу, слетелись к ней, и Тина совсем уж было решила вернуться назад и попробовать доехать самостоятельно, потому что ее тяготили и сами шумные таксисты, и мысль об их машинах, в которых полчища микробов и бог знает каких болезней, учитывая количество пассажиров.
– Ну-ка, осади назад! Совсем мозги растеряли!
Голос хрипловатый и явно женский. Тина подняла голову, пытаясь сфокусироваться на обладательнице голоса, и ей это удалось – девушка чуть за двадцать, скуластая и раскосая, крашенная в медный цвет, в синей короткой куртке и темных джинсах.
– Не видите, что ли, она больная совсем. – Девушка взяла Тину за руку. – Поехали.
Тину сотряс кашель, и она едва не выронила рюкзак.
– На-ка, хлебни. – Кто-то из таксистов подал ей пластиковый горячий стаканчик. – Давай залпом.
Тина знала, что в такие стаканчики нельзя наливать горячее, пластик начинает выделять канцероген, но стаканчик уже поднесли к ее губам и почти насильно влили ей в рот горячее содержимое, пахнущее какими-то приправами, среди которых Тина узнала только гвоздику и корицу.
– Это глинтвейн. Сам варил, не отравишься. Градуса почти нет, а греет хорошо.
Горячий напиток обжег саднящее горло, полился в пустой желудок, и Тина закашлялась, поперхнувшись.
– Вези-ка ты ее домой, Василиса. – Кто-то из таксистов взял у Тины из рук рюкзак и уложил на заднее сиденье машины. – Ты права, совсем девка хворая.
Тина села в машину, уткнувшись носом в свой теплый шарф. Сейчас приедет домой, заползет под одеяло и уснет, а Елена Игоревна примется варить бульон, заваривать липовый чай и прочее, что полагается. Через несколько дней болезнь отступит, и самолет унесет Тину в Палермо. Или еще куда-нибудь, где нет зимы, непонятных людей, скандалящих на улицах, и вообще другая жизнь.
– Тебе куда?
– На улицу Веснина. – Тина попыталась вспомнить, есть ли у нее наличные. – Я покажу.
– Я знаю, где это.
Тина чувствовала, что сейчас нырнет в то состояние, которое и сон, и явь, и непонятно что – а возврата оттуда не будет долго. Надо продержаться до дома. И она изо всех сил старалась не уснуть, и ей это пусть с трудом, но удавалось.
– Это, что ли?
Знакомая кованая калитка, за ней дорожка. Надо пройти по ней, надо добраться до кровати и упасть, зарывшись в чистые простыни. И спать, спать… А ключ застрял в замке. Нет, все-таки провернулся.
– Погоди, я отведу тебя.
Василиса крепкой рукой подхватила пассажирку и ее рюкзак, забрала из ослабевших пальцев ключи и потащила Тину по дорожке к дому.
– Ишь, как тебя срубило, прямо на глазах. Дома-то есть кто?
– Не знаю… Муж на работе, а Елена Игоревна… наверное, дома.
Василиса толкнула дверь рукой, и она поддалась.
– Да здесь и не заперто у вас, ну совсем люди свихнулись, сколько шантрапы разной, а они балахманные какие-то – дверь настежь, собаки во дворе нет, заходите, люди добрые, берите что хотите…
Елена Игоревна не вышла на звуки открывшейся двери и голоса девушки, что было странно.
«Может, в магазин поехала? Но тогда отчего дверь не заперта? – Тина сбросила сапожки и куртку и посмотрела на лестницу. – Надо было спальню на первом этаже сделать…»
– Куда тебя отвести?
– Спальня на втором этаже, я…
Но девушка уже тащила ее наверх.
– Ишь, понастроили дворцов, тут одной уборки – неделю ковыряться, а жить когда? Хотя, конечно, ты вряд ли сама тут убираешься. Эта дверь, что ли?
– Эта.
– Вот сейчас уляжешься, а я тебе чаю сделаю, и… Ох ты ж, гребаный на фиг!
Тина подняла голову, чтобы понять, что же вызвало у ее новой знакомой такую эмоциональную реакцию, и прижала ладони к губам, чтобы не закричать.
– Да сейчас полиция нужна бы. Это кто ж тут у тебя?
На кровати лежит Семен, абсолютно голый, лицо и грудь его в крови. А у кровати на полу – женщина, ее тощая спина тоже в крови, голова залита кровью, повсюду одежда, чужая дамская сумка в кресле. Тина пыталась осознать, как могло так выйти, что Семен так быстро вернулся из столицы, и почему он голый, и что это за женщина, а самое главное – как могло выйти, что они тут лежат мертвые, если это не розыгрыш.
В голове зазвучали раскаты «Лунной сонаты», и Тина попятилась в коридор. Можно просто не думать о том, что в спальне. Слушать музыку и не думать вообще. Это ее больше не касается. Когда кто-то умирает, он исчезает, и больше Тина не должна об этом думать.
А проклятый кашель совершенно измучил ее, но кровать-то занята, и чтоб лечь, надо идти в гостевую спальню, а это еще один пролет лестницы, и его надо одолеть.
– Эй, я уже позвонила в полицию, они едут.
Тина кивнула и вышла из комнаты. Ей нужно лечь, просто нужно где-то лечь, потому что холодно.
Об остальном она подумает потом.
2
– Картина маслом: жена застала мужа с любовницей и грохнула обоих.
Молодой конопатый парнишка-стажер изо всех сил старался изобразить из себя бывалого волка-сыскаря, но щеки у него того розоватого оттенка, что бывает только в юности, и бритва им пока не нужна. Но парень, конечно, уже поднахватался разных словечек и усиленно делает вид, что комната, залитая кровью, и два обезображенных трупа ему нипочем. И все бы ничего, да только глупости городить на месте преступления непозволительно.