Впрочем, если заняться этой историей, то может оказаться, что у нее есть продолжение. Теперь Алла Павловна ходит на улицу Готвальда, где стоял когда-то дом Дмитриева, гуляет с внуком и рассказывает ему эту историю.
Игорь ДОРОНИН ФЕНОМЕН ЛОСКУТОВА
После тяжелых боев на Днестровском плацдарме, где наша часть понесла большие потери в людях и технике, ее отвели на отдых в большое, почти не тронутое войной украинское село, с чудесным кисло-сладким названием Антоновка. Был разгар весны, все вокруг цвело, мы были живы, молоды и с радостью предвкушали дни, а может быть, и недели безопасной и беззаботной тыловой жизни. Наиболее лихие из моих разведчиков и связистов - а я был командиром взвода управления гаубичной батареи артполка - сразу же обзавелись перспективными знакомствами среди юных местных жительниц и как будто скучать не собирались.
Но в первый же вечер после отбоя офицеров вызвал к себе капитан Ильметьев - начальник штаба, или, по штатному расписанию, адъютант старший дивизиона. Откуда, из каких глубин военной истории пришло в нашу артиллерию это архаичное название должности - не знаю, но факт остается фактом: он имел именно такую должность.
Выставив вперед тяжелую челюсть, он пересчитал нас, как хозяйка цыплят, и произнес:
– К завтрашнему утру чтоб у меня были расписания занятий на десять дней. Вопросов нет? Все. Получите бумагу.
Мой командир батареи после ранения долечивался в медсанбате, поэтому расписание на всю батарею составлял я. Делать эту работу мне довелось впервые, никаких методических пособий, конечно, не имелось, но изрядно помучившись до первых петухов, я все же завершил ее, как мне казалось, успешно.
В восемь утра я, как штык, был в штабе дивизиона.
– Это что такое? - посмотрев на принесенный мною лист, спросил Ильметьев.
– Как что? - в свою очередь, удивился я. - Расписание.
– Я тебя спрашиваю, что это такое? - ткнув пальцем в какую-то графу, повторил капитан.
Я заглянул под его палец и сказал: - Это… Изучение матчасти гаубицы.
– Не то, не то. - Ильметьев брезгливо сморщился. - Я тебя спрашиваю, что за мазню ты принес, как курица лапой нацарапала.
Я про себя возмутился:
– Да на мой почерк вроде никто не обижался. В школе по чистописанию меньше четверки не было.
– Тут тебе не школа, а,вот через три часа чтоб все было, как положено быть. Понятно?
– Понятно. Но, может, вы по существу посмотрите, что надо исправить?
– Вот тогда по существу и посмотрим. Можешь идти. Бумаги у меня больше нет.
Мои разведчики бумагу, конечно, где-то достали, а батарейный писарь сделал из расписания прямо-таки выставочный экспонат.
В одиннадцать я снова стоял перед капитаном.
Он глубокомысленно осмотрел расписание, после чего изрек:
– Плохо. Вот это, - он ткнул пзчьцем, - перенести - сюда. Добавишь строевой и уставов. Можешь идти.
Я мысленно сосчитал до десяти, скрутил лист, повернулся и вышел.
Когда я явился вновь, в два часа дня, оказалось, что Ильметьев отдыхает после обеда. Потом он был занят какими-то другими делами, и только после шести мне удалось попасть к нему.
Не глядя на расписание, капитан кинул его в угол.
– Ладно, завтра доложу командиру дивизиона..Можешь идти. Утром сам проверю, как занятия ведешь. И готовься получать пополнение.
Но ни утра, ни пополнения мы не дождались. Ночью по хатам забегали посыльные. Они стучали в окна, будили спящих, вызывали всех офицеров в штаб дивизиона.
На этот раз нас собирал сам командир дивизиона - майор Ефремов. Его все знали как смелого и знающего свое дело человека. Авторитет его в дивизионе был непререкаем, ему старались подражать не только в большом, например, в уменье быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы и поражать цель, но и в малом - ходили слегка раскачиваясь, носили небольшие усики, повторяли его любимые словечки.
– Вот что, товарищи офицеры. Получен приказ о нашей передислокации. Посадка в эшелон начинается через час. Пополнение и матчасть будем получать в пути.
С первыми лучами солнца эшелон с нашим артполком тронулся на север. Хоть мы и грузились в срочном порядке, но ехали не спеша. Подолгу стояли на железнодорожных узлах, разъездах, а иногда и в чистом поле. На некоторых станциях нас уже ожидали маршевые батареи. Людей, технику, лошадей распределяли по дивизионам и батареям и двигались дальше. Иной раз подсаживались по два-три человека из госпиталей или отставших от других частей.
На одной из остановок к поезду подошел младший техниклейтенант, невысокого роста, худенький, в очках. В руках у него было два больших, видимо, тяжелых чемодана. Он поставил их на землю, тыльной стороной ладони вытер лоб, достал документы и протянул их стоявшему у дверей Ильметьеву.
– К нам. Садись, - сказал тот.
Солдаты помогли втащить тяжелые чемоданы. Вслед за ними вскарабкался и вновь прибывший.
– Младший техник-лейтенант Лоскутов прибыл для дальнейшего прохождения службы, - представился он капитану.
– Ты что же это, с чемоданами на фронт собрался или… или в пансион? - спросил капитан. - БОЛЬШИНСТВО из нас не знало в то время, что такое пансион, а капитан не удосужился объяснить, почему именно в пансион надо ехать с таким грузом, но острота капитана нам понравилась, а вид у младшего лейтенанта с его чемоданами был такой комичный, что мы дружно фыркнули.
Тут надо сказать вот о чем. Непростым было наше отношение к Капитану Ильметьеву. Мы знали, что на фронте он провел всю войну, выслужился из старшин, что в самый тяжелый момент боев на плацдарме один, имея в помощниках только пожилого ездового, подскочил с передком к пушке, у которой был перебит весь расчет, подцепил и увез ее на глазах у растерявшихся немцев. И в то же время любил он хвастаться этим и другими своими подвигами и орденами, нудно поучать нас, молодых, как нужно жить и воевать. Так что любить его было особенно не за что.
Но сейчас он был один из нас, однополчанин, фронтовик, а младший лейтенант - чужак, необстрелянный молокосос.
А к таким мы, мягко говоря, относились не очень любезно, хотя сами не так уж давно находились в их же положении…
Лоскутов ничего не ответил, стоял, глядя в землю, а подбодренный нащим смехом капитан продолжал:
– Небось мамка пирогов на дорогу напекла или подштанников запасных надавала, чтобы было что менять, когда драпать будешь.
– У меня мамы нет… Ее немцы повесили, - тихо сказал младший лейтенант и поднял глаза на Ильметьева.
Тот явно смутился, но виду не подал.
– Размещайтесь, - сказал он и как будто потерял интерес к младшему лейтенанту. Но мы-то знали, что это не так.
Лоскутов прибыл на должность арттехника дивизиона. На первой же стоянке он побежал осматривать орудия и затем пользовался каждой возможностью для этого. Энергия била из него. В пути он организовал занятия для артмастеров батарей, собирался заниматься с командирами взводов и орудий, но времени оставалось мало, эшелон приближался к фронту.
Всех, конечно, интересовало, что же в чемоданах у Лоскутова. Кто-то пустил слух, что там сало, самым большим любителём был у нас артмастер Шарипов. Когда солдаты шуТЯ cпрашивали его, как к этому относится аллах, то Назип отвечал, что действительно, есть свинину мусульманам нельзя, но если запивать ее водкой, то можно. Правда, аллах запретил и епи-ртное, но Шарипов об этом благоразумно умалчивал.
При общем молчаливом согласии Шарипов решился на довольно-таки бестактное дело - когда Лоскутов открывал свои чемоданы, незаметно заглянул в них. Дело в том, что ни у кого из наc никакого, так сказать; личного имущества не было, все, что умещалось в полевой сумке. А тут человек с двумя туго набитыми чемоданами! Естественны и наше любопытство, да и некоторая неприязнь.