1.
За окном бесновался горячий июль, в кабинете начальника отдела было душно, вентилятор трудился на износ и без видимой пользы, жужжа, словно усталый шмель. Корин сидел возле необъятного стола Колыбы, водил пальцем по темно-коричневой полировке и со злостью поглядывал на часы. Часы показывали двенадцать минут второго, в соседней столовке уже, конечно, раскинулась нетерпеливая очередь, но Колыба и не думал закругляться. Он с укоризной смотрел на Корина поверх очков, то и дело с силой проводил рукой по седой шевелюре и говорил, говорил, говорил...
Это был разнос, и разнос справедливый, Корин и сам знал, что запорол квартальный отчет, но было слишком жарко, и зверски хотелось есть, и час назад позвонила Света и сказала, что планы изменились и она не сможет придти на восемь к речному вокзалу.
- А откуда в седьмой графе сто двадцать четыре? - нудил Колыба.
- Где вы взяли эту цифру, Сергей Алексеевич? По-моему, с потолка, а время сейчас знаете какое, потолок-то и обвалиться может. Перестраиваться пора, Сергей Алексеевич, реальную картину показывать.
Корин с ожесточением тер полировку и тосковал. В окно лез запах раскаленного асфальта. Внезапно закололо в правом виске, продралось в голову что-то угловатое, жесткое, растопыренное - и растворилось. Корин потер висок и мысленно застонал. Большая стрелка настенных часов, покорно поддаваясь земному притяжению, опускалась все ниже и ниже, а Колыба, не переставая читать нотацию, извлек из ящика допотопные счеты, защелкал кругляшками, изображая компьютер, и без труда доказал, что в седьмой графе при всем желании Корина сто двадцать четыре быть никак не может. При любом режиме, а тем более в эпоху гласности и борьбы с приписками.
- Вы меня, уважаемый, до инфаркта доведете, - утомленно
резюмировал Колыба, подставляя лицо под вентилятор. - Вы что, хотите, чтобы меня инфаркт хватил? Ну откуда в этой графе...
"Хочу, - с остервенением подумал Корин, отчетливо представляя
глубокую тарелку с холодной-прехолодной окрошкой. - Пусть тебя,
дорогой Владимир Васильевич, инфаркт хватит. Прямо сейчас".
Колыба не договорил очередную длинную фразу. Рука его дернулась к воротнику и упала, загорелое лицо побледнело. Начальник отдела захрипел, заерзал в кресле и внезапно повалился головой в бумажную дребедень, разбросанную по столу.
В ушах у Корина зазвенело, в виске опять зашевелилось что-то жесткое и растопыренное.
- Владимир Васильич, что?..
Корин вскочил, чуть не опрокинув кресло, бросился к двери, обвел беспомощным взглядом пустую приемную, подбежал к телефону и начал накручивать "ноль-три".
Часам к пяти он устал от расспросов сослуживцев, а когда большеглазая Таня Коптелова, наведя телефонные справки, сообщила всему отделу, что у шефа, скорее всего, инфаркт, совсем расхотел чем-либо заниматься, затолкал в стол бумаги и остаток дня провел у раскрытого окна под лестницей, в неофициальном уголке для курильщиков.
Потом он трясся в раскаленном троллейбусе, сдерживая спиной напор
граждан, набившихся на заднюю площадку, и постоянно ощущая локтем
чью-то горячую грудь. За свои тридцать два года Корин уже
неоднократно убеждался в том, что в данном уголке Вселенной
безотказно действуют так называемые законы Мэрфи и Гамперсона, гласящие: если неприятность может случиться, то она случается, а также: вероятность получения желаемого результата находится в обратной зависимости от силы желания. Неприятностей у Корина хватало, а желаемое пока не выполнялось: Света, судя по всему, просто издевалась над ним, малосемейка была единственным пристанищем и ближайшие восемь-десять лет не сулили никаких перемен, "Черноморец" и не думал становиться чемпионом Союза, а фантастические рассказы, которые сочинял Корин в свободное от работы время, дружно отвергались всеми редакциями как вещи несовершенные и неоригинальные. Даже пиво всегда кончалось перед самым его носом.
Он вздохнул, развернулся в троллейбусной тесноте и начал пробираться к выходу, с грустью отметив, что горячая грудь принадлежит весьма полной вспотевшей накрашенной даме лет пятидесяти, частенько торгующей на рынке вязаными носками и шапочками. Добираться до малосемейки ему нужно было с пересадкой и он пошел к остановке через дворы, украшенные акациями и тополями, мимо песочниц, мусорных контейнеров и скамеек с пожилыми гражданками, активно обсуждавшими ход перестройки, систему талонов на сахар и недавнее столпотворение, вызванное завозом в гастроном сравнительно дешевого азербайджанского портвейна "Агдам".
Путь его пролегал мимо кафе "Красная Шапочка", расположенного напротив автостанции пригородного сообщения и носившего в не столь давние времена имя ресторан "Дорожный". Времена прошли, заведение поменяло профиль и вместо мужичков сельского вида с обтрепанными сумками и мешками и усталых работяг, оттрубивших смену на близлежащем предприятии "Большевик", специализирующемся на выпуске полупудовых мясорубок дпя кухонных нужд, туда зачастили мамы с детьми дошкольного возраста отведать различных питательных соков и полакомиться фирменным мороженым "Вечер с шоколадом". Но вскоре "Красная Шапочка" приступила к интенсивной торговле бутылочным пивом и мамы, пытаясь отстоять недавно приобретенные права, поначалу заводили увещевательные беседы с вновь хлынувшим в родную обитель разношерстным нетрезвым людом, а потом отступили, уводя своих чад в "Лакомки", "Снежинки" и "Льдинки", обосновавшиеся в центре города.
Корину никогда не везло с пивом. Он, распаренный, врывался в "Красную Шапочку" к девятнадцати часам, когда вокруг замызганных столов еще копошились громогласноматерщинные творцы прочнейших в мире мясорубок, допивая из горлышко "Жигулевское", или "Московское", или "Киевское" и делясь впечатлениями об очередном прожитом дне - но пиво уже не отпускалось по
причине отсутствия. Корин вздыхал и
плелся на остановку, прячась в тень каштанов от свирепого, хотя и