Солнце пошло книзу и светило, невидимое, где-то за деревьями. На тайгу начали опускаться сумерки.
– Отабориться пора, – сказал капитан. – Лучше места для ночлега не найдешь. Сушняку много, и река рядом.
Когда развели костер, вскипятили чай, разложили еду, Виктор и Сережа уже спали. Летчик спал беззвучно, пластом, как спят люди, отдавшие все свои физические и душевные силы. После ужина Птуха вызвался первым дежурить у костра. Но не лег и Ратных – сидел привалясь к дереву.
– Ложитесь, товарищ капитан, поспите, – сказал жалеюще Птуха.
– Забыли, мичман, что начальство никогда не спит, оно только отдыхает, – ответил шутливо невидимый в темноте капитан.
4
Третий день шли они чернями, густой, мрачной тайгой. На четвертый вошли в пихтарник, сырой, замшелый, увешанный от верхушек до нижних ветвей мертвенно-бледными лишайниками. Эти мертвецкие бороды вызывали у Сережи отвращение и страх.
Он пытался идти, но просто удивительно, до чего болело все тело. Ныли плечи, поясница, горели подошвы ног. Не было ни одного мускула, ни одного сустава, который не болел бы. И снова начинался позор, снова тащили его на закорках, теперь уже все трое, по очереди.
Посвистывал в вершинах деревьев бесприютный, тоскливый таежный ветер. А они шли и шли с напряженными, страдающими лицами. Кончались продукты. Сегодня по приказанию капитана были выданы уменьшенные порции. А тетерева и рябчики на глазах перепархивали стайками, ощипывая хвою и обкусывая тонкие веточки.
– Эх, тулочку бы сюда! – горестно вздохнул капитан. – Были бы по горло сыты.
Все начали замечать, что капитан ищет что-то, тревожно и озабоченно глядя под ноги и по сторонам.
– Грибы ищете? – не утерпел мичман. – Рановато им, а хорошо бы белых да подберезовиков на сковородочке. Тьфу, – сердито отплюнулся он. – Ежа бы проглотил, до чего есть хочу!
– Нет, не грибы, – ответил капитан. – Тропу ищу. Хоть какую-нибудь бы тропу, она бы нас к людям привела. Нет тропок, язви их! Неужели здесь люди не живут?
Он остановился и прислушался.
– Собачий лай в тайге за много километров слышен. А мы собачьего лая ни разу за три дня не слышали. О-го-го! – вдруг во весь голос закричал он.
– Гай-гай-гай! – заголосил и Птуха.
Голоса их безответно завязли в чащах. Безмолвно стояла залитая солнцем тайга. Всем стало не по себе.
– Компот дело! – покачал головой мичман.
Ночлег капитан скомандовал, когда все вымотались до полного изнеможения. И всех уложил повальный сон. Но Косаговский проснулся спозаранку. Ему больно намяли ребра подстеленные ветки. Солнце еще не вставало, только утренняя молочная синева залила тайгу. Он начал снова укладываться и услышал шаги. Кто-то шел к их ночлегу. Виктор вскочил и увидел подходившего капитана.
– Что случилось, Степан Васильевич? – обеспокоенно спросил летчик. – Куда вы ходили?
– Все в порядке, спите. Ходил на реку смотреть, на ту самую, около которой мы все время шли. Здесь она большая. Утром начнем плот делать и поплывем. В этом наше спасение. Дальше идти не хватит у нас сил.
Виктор прислушался. Где-то близко позванивали и бормотали волны. Похоже было, что говорили несколько человек, и все с разными интонациями: удивленными, злыми, веселыми.
Глава 9
Река
1
Маленький ручеек, выбежавший из озера Чапаева, превратился в могучий поток шириной метров в пятьдесят. Прозрачная литая струя летела в берегах, крутила черно-зеленые водовороты, несла валежник, кусты тальника и высокори, деревья, вывороченные с корнями и землей. Казалось, тронь ее тугую гладь – и вода окажется твердой, скользкой, как полированная сталь.
Работали все. Деревья валил только капитан, так как топор был один. Когда он отдыхал, Косаговский обрубал вершину и сучья. Мичман искал в тайге гибкий молодой ельник и резал его Сережиным ножом, а Сережа таскал ельник к реке.
– Плот – это здорово! – кричал он, блестя глазами, – Читали, дядя Федя, как Том Сойер, Гек Финн и Джо плыли на плоту по Миссисипи? А мы что, хуже их?
Работали весело и жадно. Когда пружинит в работе каждый мускул, когда глубоко дышит грудь и падают на лоб влажные пряди волос, когда нет места в душе унынию и неверию, тогда ничто не страшно.
Повалка и разделка деревьев были закончены. Капитан взялся за самое трудное: начал вырубать в бревнах пазы и вбивать в них длинные жерди – поворники. Ими он скрепил бревна плота. Все остальные в это время скручивали по указке капитана вицы из ельниковых прутьев. Вицами связали бревна, и к полудню плот был готов.
– По местам стоять, с якоря сниматься! Полный вперед! – гаркнул мичман, восхитив Сережу, и, навалившись на шест, оттолкнул плот от берега.
И началось плавание. Река, золотистая на стрежне, где плескалась солнечная зыбь, у берегов была темной – вода подмывала корни деревьев, и они склонились над рекой причудливыми арками. Темный, извилистый, таинственный путь! Всем существом своим ощущали плывущие на плоту упругость воды, ее стремительную силу. Было видно, как пролетали на дне огромные подводные скалы. Ударься об них плот – по бревнышкам разлетится! Не ударится. Мичман не выпускает из рук шест и в нужную минуту отвернет плот от подводных рифов и банок. Моряк щурится от солнца, спокойно и весело глядит на реку, негромко напевая:
А Сереже не очень нравится река. Тревожно как-то на ней. И особенно не нравится ему зловещий, хлюпающий и сосущий звук – глубинный, утробный голос реки. Даже Женьке он не нравится. Пес дремлет, свернувшись, а при каждом всхлипывании открывает один глаз и рычит на реку.
– Что это хлюпает там? – спросил Сережа.
– Водяной щи хлебает, – ответил капитан. Все засмеялись.
– Я вас по-серьезному спрашиваю, – обиделся было Сережа, но тоже засмеялся.
Всем весело, всем хочется дурачиться, шутить, все то и дело похохатывают, все верят, что недалек благополучный конец тяжелого пути.
– А как мы, Сережа, реку эту назовем? – спросил мичман, бултыхнув шестом по воде. – Ну-ка, подумай! Сережа подумал, выпятил нижнюю губу, потрогал ее пальцем и сказал нерешительно:
– Сердитая она какая-то… Ладно! Пускай и будет Сердитая.
2
На ночлег пристали к низкому, заросшему тальником берегу. Ужин, он же обед, был невеселым: очень маленькие были порции. Это скрыли от Сережи, подкладывая ему куски побольше. А утром, на рассвете, снова поплыли. И опять Сережа опасливо косился на тугие, напруженные речные струи с шапками желтой пены. А мичман радовался вслух:
– Тридцать узлов делаем, не меньше. Получается дай боже!
– Не очень хорошо получается! – откликнулся капитан. – Второй день ни деревни, ни рыбацкого стана не встречаем, ни даже охотничьей чемьи. Не нравится мне это.
Капитан озабоченно оглядывал берега. Его тревожило безлюдье. Он хорошо знал родные шугаи, знал, как зашумела тайга в годы пятилеток: изыскатели, геологи, строители, лесозаготовители, охотники-промысловики. Шланы всякой тоже немало появилось, и с этим ему не раз приходилось встречаться. Уголовники, кержацкие начетчики, бородатые копачи в необъятных шароварах, а вместе с ними тянутся к золоту прогоревшие нэпманы, спившиеся и проворовавшиеся кооператоры и прочие рыцари легкой наживы. Даже расстриженный поп по тайге путался, спиртоносом заделался – спирт для копачей дороже золота.