- Да. Я хотел бы съездить в город…
- Так я тебя отвезу, - быстро реагирует папа.
- … один, - договариваю.
- Троя с собой взять не хочешь?
- Не горю желанием.
- Ну… ладно.
Иногда прямолинейность отца достигает своих высот и мне становится просто смешно.
Боже мой, да у меня семейка сумасшедших. Религиозная мамаша, сама уравновешенность отец и брат, который строит плотины по одной ветке за приход. А с другой стороны, ведь они стали такими странными из-за меня. Не то чтобы странными, непривычными. Даже другими. Чужими.
Отец отсчитывает купюры, мелкие купюры, а он их тщательно пересчитывает, старательно, и это меня в нем раздражает. Его нарочитая скрупулезность вообще бесит. Иногда посматривает на меня, на стену, вновь отводит взгляд. Вижу, что хочет спросить. Папа многое хочет разузнать, но решает не вмешиваться.
Про кафе
У нас в городке есть уютное кафе с невероятно вкусной выпечкой «Маленькая Франция». Это моя слабость! Если б я не занимался спортом, а потом и вовсе не заболел, то весил бы сейчас килограмм двести, не меньше, питаясь сдобными булками и пончиками.
Городок мой небольшой, пара школ, больница с онкологическим отделением, своим скучным центром и парковыми зонами. Уютно. Особенно осенью, сейчас в это время года все выглядит по-особому приятно. Может, еще и потому что это моя последняя осень? Вот, опять себе напоминаю.
В «Маленькой Франции» сегодня немноголюдно, даже свободен любимый столик у окна, который размещен весьма удачным образом. Рядом с ним стоит бронзовая мини-копия Эйфелевой башни, по прутьям ее пустили какой-то вьюнок, она-то и прячет заветный столик от посторонних взглядов. Мы с друзьями в шутку называли его «телочный стол». Стыдно теперь думать об этом, ведь именно сюда я привел Михаль, а на фоне других девушек она совсем не кажется телкой.
Это на меня совсем не похоже. Волноваться перед звонком, будто от него зависит судьба мира. Тем не менее. Я все-таки набрался смелости и позвонил ей, предложил прогуляться, посидеть поговорить. Она охотно согласилась, сказала, что нигде давно не была.
Поэтому теперь мы попивали кофе и в медитативном размышлении о жизни смотрели друг другу в глаза. Искали какой-то отдачи, сопереживания? На белых блюдцах попыхивали паром свежие круассаны с шоколадной и ванильной начинками. В атмосфере витал аромат расслабленности, подогреваемый пламенем одинокой свечи. И никому, ни официантам, беспорядочно сновавших между столами, ни круассанам не было до нас дела.
- Ты часто думаешь о смерти? – мрачно, даже грубо, спросила Михаль.
В последнее время меня прямо преследуют неожиданные вопросы, точно снег наголову.
- Угу, - отмахнулся я, сделав вид, что вопросу особого значения не придал. – Расскажи о себе.
Она усмехнулась.
- Быстро ты темы меняешь. А что ты хочешь узнать?
- Все, что сочтешь нужным мне рассказать.
…и она рассказала.
Знаю, звучит это, будто я нарвался, но было на самом деле интересно. В большей степени от того, что мы во многом с ней похожи. Оба доживаем свой последний срок и оба в это не верим и вместе застигнуты болезнью в самый неподходящий момент, хотя не знаю, бывают ли для болезней подходящие моменты? Как ни странно, но мне приятно, что я не один такой, это придает сил. Иногда я задавал вопросы, прерывая ее рассказы о родине.
- А почему ты не лечишься в Израиле? Там же очень хорошая медицина? – кофе давно закончился, а чашка в руках до сих пор согревала ладони. Странное чувство.
- Вопрос в том, что я вообще не лечусь, - призналась девушка.
- То есть как? – поднял бровь.
- А так. Для меня болезнь приговор еще с самого ее появления. Операция не помогла. Химиотерапия не на много задержала болезнь. Врач сказал - увы. Ну и собственно привет папаше, – словно заученный стих протараторила она, немного нехотя, а потом добавила. – А у тебя?
- Да уж. Примерно та же ситуация.
Правда глаза режет. Нет денег на сохранение здоровья и жизни, нет времени на поиски денег, нет жизни.
Михаль на секунду замолчала, а потом будто собралась с силами спросила:
- Как ты думаешь, как это будет?
Я моргнул два раза и переспросил:
- Что именно?
- Ну,… смерть… как? – неуверенно промолвила девушка.
- Понятия не имею. Даже не представляю.
Я врун. Врун в прямом смысле слова. Представляю! И для меня эти представления страшнее, чем самый жуткий фильм ужаса. Ведь раньше, в детстве, вообще считал, что бессмертен. Как можно умереть? КАК? В голове-то с трудом усваивается, я и сейчас не верю, что конец так скор. А с другой стороны, знаю, что осталось немного.
- Я читала, что мы будем чахнуть как растение, которое забывают полить водой. Настанет тот день, когда двигаться будет невмоготу. Все больше слабости, с каждым днем. Потом небытие, - монотонно прошептала Михаль, проделывая во мне дырку испуганным взглядом.
Ее голос настолько пропитался страхом, что я сам невольно сглотнул.
- Полгода, - продолжила она. – Это много.
- Уверена? – усомнился, даже чашка перестала греть.
- Еще бы. За полгода можно многое успеть. Мало, например, когда ты понимаешь, что самолет, в котором летишь, терпит крушение. Падает. Шанс выжить – один к хреновой туче. Каких-то несколько минут, а то и секунд. Бум. Тебя нет. Десять секунд на то, чтобы осознать неизбежность, еще десять вспомнить в жизни что-то важное, другие десять вспомнить близких людей, остальное время кричать, молиться, надеяться, ждать.
Она посмотрела на меня своими карими глазами, ожидая какой-то реакции. Каштановые волосы ежиком топорщились на голове. Везет ей. Плечи смуглые от природы, кто бы мог подумать, что она болеет?
- Э… Тебе никто не говорил, что ты пессимистка? – улыбнулся после короткой паузы, чтобы отвлечь.
Не бойся, детка! Все будет хорошо! Слышит ли она мои мысли?
- Так сильно видно?
- Угу.
- Говорили, - рассмеялась она.
Так мы сидели с ней вчера в «Маленькой Франции» пока улицу заливали дожди. Тонны воды обрушивались на наш маленький городок, того гляди затопит к чертовой матери, но не тут-то было. Тепло, исходящее от света одинокой ароматической свечи, что разместилась на центре стола, оно будто лечило и давало надежду. Глаза человека напротив, я забыл, что она тоже болеет и забыл, что болею я. Это был длинный вечер и хотелось, чтобы он никогда не заканчивался. Мы говорили и обсуждали целую кучу полезных или бесполезных вещей, но больше не возвращались к разговорам о болезни. Стоит почаще забывать о ней, а вдруг отступит.
А сегодня я молюсь.
Про Бога
Дорогой Бог. Я, в общем, никогда не молился и понятия не имею, зачем это вообще надо. Очень тебя прошу, если моя смерть так неизбежна, то, пожалуйста, сделай ее не очень мучительной. Можно я умру во сне? И Михаль тоже. А может, ей вообще стоит жить? И мне? Тоже.
Бог, зачем мы тебе там, на небе нужны? Или дьяволу в аду? Я в ад не хочу. Михаль проще, евреи в ад не верят.
Почему это случилось со мной? Зачем тогда я рос все эти годы? Зачем строил планы, чтобы потом сама мысль о планировании показалась смешной? Неужели я, или кто-то в моей семье заслужил такое?
Ты там заснул, что ли?
Я жить хочу! Понял? Ж И Т Ь Х О Ч У! Пошутили и хватит, ты же можешь… встань и иди, или там воду в вино…
Поднимаюсь с пола и отряхиваю колени, чувствуя себя идиотом. Разговор с Богом не принес никаких плодов. Он вообще на разговор видно не настроен. А жаль. Мне есть, что Ему сказать.
Через полгода такая возможность уже представится.
Про ужин
- А у Фела есть подружка.
С потрохами выдал, негодный засранец. И рожу скорчил, язык показал. Жаль, сидит не рядом, так бы отвесил ему добротный подзатыльник.
А это оказалось радостной новостью. Семья пришла в восторг.