— В руки его отца.
— А его отец, который хочет любой ценой отомстить, угрожает, что передаст эти письма суду?
— Эти письма доказывают, что между нами ничего не было. Но все-таки они доказывают, что я встречалась с ним тайком от мужа. А в одном из них есть такие слова: «Я Вас умоляю, Поль, будьте благоразумны. Мой муж очень ревнив и вспыльчив. Если он узнает о наших встречах, он будет способен на все...» Так вот, сударь, не правда ли... это письмо еще больше подкрепит выдвинутое обвинение?.. Ревность окажется причиной, которую ищут и которая объяснит убийство, а также и то, что кастет был обнаружен подле комнаты моего мужа.
— Но вы, сударыня, вы уверены, что г-н Фужере ничего не подозревал?
— Ничего.
— И вы считаете его невиновным?
— О, несомненно! — горячо воскликнула она.
Бэрнет пристально взглянул на нее.
— Сударыня, я не могу вам ничего обещать. Я не могу обнадежить вас. Логически рассуждая, ваш муж виновен. Я попытаюсь опровергнуть логику.
— Повидайтесь с моим мужем,— умоляла г-жа Фужере.— Его объяснения позволят вам...
— Бесполезно, сударыня. Моя помощь может иметь смысл лишь в том случае, если я сразу же признаю непричастность вашего мужа; если мои усилия будут направлены только на то, чтобы поддержать вашу убежденность.
Разговор был закончен. Бэрнет тут же вступил в борьбу и в сопровождении инспектора Бешу отправился к отцу убитого, которому он сказал прямо:
— Сударь, я доверенное лицо г-жи Фужере. Вы намерены передать в прокуратуру письма, написанные ею вашему сыну?
— Сегодня же, сударь.
— И вы не колеблясь готовы скомпрометировать, погубить женщину, которую он любил без памяти?
— Мне жалко эту женщину, но ее муж убил моего сынами я должен отомстить.
— Подождите пять дней, сударь. В ближайший вторник убийца будет обнаружен.
Поведение Джима Бэрнета в течение этих пяти дней зачастую озадачивало инспектора Бешу. Он сам совершал и заставлял совершать инспектора несколько необычные поступки, опрашивал людей, мобилизовал массу мелких служащих, растратил много денег. Тем не менее, видно было, что он не совсем удовлетворен, необычно молчалив и в дурном настроении.
Во вторник утром он встретился с г-жой Фужере.
— Бешу добился в прокуратуре разрешения воспроизвести все перипетии того вечера. Ваш муж приглашен. Вы тоже. Что бы ни произошло, прошу вас оставаться спокойной и почти безразличной.
— Могу я надеяться?..
— Пока я сам ничего не знаю. Как я вам уже говорил, я делаю ставку на вашу убежденность, то есть на невиновность г-на Фужере. Я попытаюсь доказать эту невиновность, демонстрируя правдоподобную ситуацию. Но это будет жестокое испытание. Даже допуская, что я напал на истину, как я полагаю, она может ускользать до последней минуты.
В третьем зале собралось много народу. Судьи беседовали на пороге ротонды, где они пробыли с минуту, а потом вышли. Промышленники стояли в ожидании кучкой. Агенты и инспектора сновали взад и вперед. Отец Поля Эрштейна стоял в стороне вместе со слугой Жозефом. Господин и г-жа Фужере сидели в уголке.
Один из судей обратился к четырем игрокам:
— Господа, следственные органы намерены воспроизвести обстановку, которая была в пятницу вечером. Соблаговолите занять места вокруг стола, чтобы представить, как проходила партия баккара. Инспектор Бешу, вы будете держать банк. Просили вы этих господ принести такое же количество денег, какое у них было в тот день?
Странная вещь, сразу же, как и в тот трагический вечер, удача стала сопутствовать банкомету.
Казалось, это непрерывное, почти механическое везение вызвано какими-то чарами, оно тем более смущало, приобретало особый смысл, что было повторением события, глубоко взволновавшего игроков. Совершенно растерявшийся Максим Тюилье дважды допустил ошибку. Джим Бэрнет нетерпеливо отстранил его и сел на его место, справа от Бешу.
Не прошло и десяти минут, так как события развивались с невероятной быстротой, а половина банковых билетов, извлеченных из портфелей четырех друзей, громоздилась на зеленом сукне перед Бешу. Максим Тюилье через посредничество Джима Бэрнета начал проигрывать на слово.
Темп все усиливался. Вскоре партия была закончена. И вдруг Бешу точно так же, как Поль Эрштейн, разделил свой выигрыш на четыре пачки соответственно проигрышам, предложив, таким образом, ничью или проигрыш.
Противники с тревогой следили за ним, взволнованные воспоминаниями.
Бешу трижды сдал на обе стороны. И три раза, вместо того, чтобы проиграть, как Поль Эрштейн, он выигрывал.
Присутствующие были изумленны. Почему удача, которая должна была изменить ему, чтобы чудо перевоплощения длилось до конца, снова сопутствовала банкомету?
— Мне неловко,— сказал Бешу, продолжая играть роль банкира, и поднялся, сунув в карман четыре пачки денег.
Точно так же, как Поль Эрштейн, он пожаловался на мигрень и спросил, не хочет ли кто-нибудь выйти с ним на балкон. Он отправился туда, закуривая на ходу сигарету.
Следом за ним встал Джим Бэрнет. Каким чудом его лицо, его фигура, весь его облик преобразились в Максима Тюилье, которого он только что отстранил от игры и чье место занял? Максим Тюилье был молодым человеком лет тридцати, в плотно облегающем пиджаке, с гладко выбритым подбородком, с золотым пенсне на носу, болезненный и нервный с виду. Джим Бэрнет превратился в него. Медленным шагом автомата он направился к ротонде, выражение его лица, то жестокое и неумолимое, то нерешительное и испуганное, свидетельствовало о том, что человек этот способен совершить ужасное злодеяние, а быть может, трусливо обратиться в бегство, так и не совершив его. Игроки не видели его в лицо. Но зато видели судьи. Они забыли о Джиме Бэрнете, перед ними был Максим Тюилье, промотавшийся игрок, догонявший своего врага-победителя. С каким намерением?
Представление драмы — выдуманной или воспроизведенной — было до того реальным, что появления Джима Бэрнета ждали в полном молчании.
Потом, после нескольких минут, казавшихся вечностью, преступник — разве можно было назвать его иначе? — вышел. Неуверенной походкой, словно в галлюцинации, он вернулся к своим друзьям. В руке он держал четыре пачки денег. Одну из них он бросил на стол, а остальные насильно рассовал по карманам трех игроков.
— Поль Эрштейн, с которым я только что объяснился, поручил мне вернуть вам эти деньги. Он отказывается от них. Пойдемте отсюда.
В четырех шагах от него стоял Максим Тюилье, настоящий Максим Тюилье, с мертвенно бледным, искаженным лицом. Джим Бэрнет обратился к нему:
— Это было так, не правда ли, сударь? В основном сцена воспроизведена? Хорошо я сыграл роль, которую вы сыграли в тот вечер? Хорошо я изобразил преступление?.. Ваше преступление?
Казалось, Максим Тюилье оглох. Голова его была опущена, руки повисли.
Тогда Бэрнет бросился к нему.
— Итак, вы сознаетесь? Впрочем, у вас нет другого выхода. У меня в руках все доказательства. Американский кастет тоже... Я могу установить, что вы всегда имели его при себе. Проигрыш доконал вас. Я узнал, что дела ваши из рук вон плохи. Ни гроша денег для платежей в конце месяца. Полное разорение. И тогда... тогда вы ударили его. Не зная, куда девать оружие, перелезли на балкон и сунули кастет в землю.
Бэрнету не нужно было утруждать себя: Максим Тюилье не оказывал ни малейшего сопротивления. Он сознался.
По залу пронесся гул. Следователь, склонившись над обвиняемым, записывал невольное признание. Отец Поля Эрштейна хотел броситься на убийцу. Инженер Фужере кричал от ярости. Но, пожалуй, наибольшее ожесточение проявили друзья Максима Тюилье. Особенно один из них — старший и самый именитый Альфред Овар осыпал его ругательствами.
Он швырнул пачку ассигнаций в лицо Максима Тюилье, два других в возмущении стали топтать деньги, внушавшие им отвращение...
Вскоре наступила тишина. Стенающего Максима Тюилье в полуобморочном состоянии увели в другой зал. Один из инспекторов поднял пачки денег и передал их судьям. Г-на и г-жу Фужере, как и отца Поля Эрштейна, попросили удалиться, после чего они поблагодарили Джима Бэрнета за его прозорливость.