За месяц этот офисный блок из бетона и стекла, обнесенный внушительной оградой и утопающий в буйстве зеленых насаждений парковой территории, уже не воспринимается, как чужое место или тюрьма, где мне лишь бы отсидеть положенный срок, да свалить. Даже вязь колючей проволоки, око не дремлющих видеокамер и секьюрити, разгуливающие вокруг в штатских черных костюмах, кажутся мне невыносимо родным антуражем повседневности.
Ульяна открывает дверь со своей стороны и выходит, я перебираюсь к краю сиденья и жду, когда Лешка принесет мне кресло. Дождь уже стих, и только влажный асфальт и мутные лужи среди пожухлой газонной травы напоминают о недавнем буйстве стихии. Поверх плеча Ули я замечаю Виктора и Гришу, которые, увидев нас, бросают сигареты в урну и спешат навстречу.
Невольно вспоминается наше с Гришей знакомство.
Я все не мог взять в толк, почему он находится под шефством Ульяны - долговязый блондин нордической внешности, с ровным точеным профилем, носом с горбинкой, голубыми глазами, ходит на своих двоих. Гриша выглядел бы настоящим красавчиком, если бы не его этот затравленный взгляд из-под пушистых ломких ресниц и вечно сутулые плечи.
Как-то мы курили с ним один на один на крыше, и я решился спросить:
- Слушай, а с тобой-то что?
Он только невразумительно дернул плечом, отнимая фильтр от бледно-розовых губ. Курил он девчачьи «Вог», что казалось забавным и одновременно ему шло.
- В любом случае, ты парень ничего, - сказал я уверенно, подкатившись к краю крыши. Ограждение было достаточно высоким и крепким, чтобы вызывать чувство полной безопасности. Сверху парковая территория поражала симметричностью линий и сочетанием цветом осенней спелости, рыхлой земли и бежевого мрамора. - Не болтаешь лишнего.
Гриша вдруг заулыбался, неторопливо положил узкую ладонь мне на плечо, потом ткнул пальцем себе в грудь и показал поднятый вверх большой палец. Без слов. И вот тогда мне стало стыдно за свои опрометчиво сказанные слова.
- Черт, извини, ляпнул сдуру, - я нахмурился, пытаясь унять жгучее чувство вины, царапающееся в глотке, но Гриша продолжал лучезарно улыбаться и только затряс светловолосой головой - мол, ничего страшного.
- Но ты же меня слышишь, - протянул я неуверенно. - Но говорить не можешь. Не с рождения. Тоже психосоматика?
Он кивнул.
- И давно?
Гриша растопырил пальцы на руках - восемь. Что такого могло произойти, чтобы мальчишка замолчал навсегда, я спрашивать не стал - языка глухонемых, которым, как оказалось, общалась с ним Ульяна, я тогда даже близко не знал, а заставлять писать от руки было невежливым. Потом мне Виктор рассказал, сразу потускнев и опустив голову так, что рыжая челка упала на глаза: «Ладно, Ник, ты мне друг, даже лучшим другом стал, и ты не трепло. Его три здоровенных пьяных мужика тогда, несколько лет назад, имели всю ночь, не только своим добром, но и бутылкой из-под шампанского. Знаешь, оказывается, для такого в донышке просверливают отверстие, чтобы не создавалось вакуума и можно было вставлять и вынимать, сколько угодно, - Вик поморщился и поднял на меня мутный почти по-звериному озлобленный взгляд. - Еще неизвестно, как Гришка жив остался. Одним из ублюдков был его дядя… Только Ульяне не говори, хорошо? Она не должна знать». На закономерный вопрос, почему же Гриша поделился подобным с ним, Вик снова потупил взгляд, а потом туманно отозвался «мне доверяют», хотя показалось, что о чем-то он умолчал.
Теперь Гриша - единственный, к которому я отношусь с максимальной нежностью, никогда не позволяя себя резких слов и грубой откровенности.
Он светится, как солнышко, когда подбегает и помогает мне перебраться на кресло. Руки у него мягкие, теплые, я едва удерживаюсь от того, чтобы задержать в пальцах его ладонь.
Но за это Гриша меня и ценит, как и я его - никакой видимой жалости. Никаких сожалений.
- Готов к контрольной? - Вик шарит в сумке, а потом достает целую горсть бумажек и роняет их мне на колени. Все они исписаны мелким убористым почерком, явно не Виктора, у него же каракули, какие поломают голову и археологам-лингвистам. Лешка косится на шпоры неодобрительно, но молчит, прощаясь со мной коротким кивком и пристальным взглядом. Виктор же довольно улыбается и сообщает: - Это подарок от Карины, которая в тебя втрескалась по самое не могу. Не благодари.
***
Контрольную я благополучно заваливаю.
Чувствую это, как только неловко пытаюсь достать шпаргалку из промежутка между ободом колеса и шиной, а Алёна Арнольдовна вдруг резко поднимается, твердым шагом идет ко мне, заставляя всех в классе обернуться, невозмутимо выдергивает бумажку из моей руки, а следом за ней еще восемь, припрятанных под коленкой.
- Никакой фантазии, - отмечает Алёна Арнольдовна скучающим тоном и возвращается на свое место. Ромашка так и светится от распирающего его счастья, скалясь на меня через плечо. Ну, подумаешь, забыл я, что наша «Эй, Арнольд», как ее кличут за спиной, выучила не одно поколение инвалидов в стенах лицея. Она смотрит на нашу парту поверх очков для чтения и замечает насмешливо. - Виктор, где же твоя творческая жилка? Вот у Александра его подопечные никогда не попадались. До сих пор не знаю, где они держали свои шпаргалки.
- А я честный. И вас люблю больше, чем этого дурачка, откуда он вообще такой взялся, - улыбается Вик и пожимает плечами. Я, как и многие в классе, смеюсь и пихаю его под ребра. Каринка за первой партой чуть не плачет - расстроена тем, что ее помощь не пригодилась.
Когда все утихомириваются, склоняюсь к рыжей шевелюре друга и шепчу прямо в ухо:
- Кто такой Александр? У нас же нет таких.
Вик вздергивает светлые брови, кончиком ручки проводя по носу:
- Так Алик же. Я говорил, что тебе повезло, что ты не у него под шефством.
- Ну-ну, - я снисходительно улыбаюсь. - Вон эй-Арнольд говорит, что он списывать помогает неплохо.
- Он не только помогает неплохо, но и за помощь требует неплохо, запомни уже, - огрызается Вик, принимаясь с усиленным рвением за решение своего варианта. У меня почему-то в этот момент не хватает запала проявить любопытство и спросить, что он имеет в виду.
***
Сегодня в первый раз оказываюсь на четвертом этаже, когда у всех ребят проходят модульные занятия спортом, а у меня образовывается окно. Кучка колясочников традиционно отправляется в кафетерий, игнорируя меня, как изгоя общества - дружба с мажорами у них явно не в почете. Впрочем, меня не волнует их неодобрение, слишком уж они скучные и примерные для тех, кто обязан в силу своего положения брать от жизни все, до чего могут дотянуться. Иначе, зачем жить?
Изначально я хотел посмотреть на баскетбольный матч между девчонками старших классов - Ульяна должна участвовать на позиции центрового, да и мне любопытно взглянуть на игру спустя два года мучительного перерыва. Но у школьного психолога оказались на меня свои планы.
Поэтому я спускаюсь в теплое светлое помещение, проезжаю мимо класса йоги, где девчонки гнутся на своих резиновых ковриках на все лады. Замечаю среди них, как ни странно, выбивающегося из общего ансамбля Гришку в тренировочных штанах и обтягивающей майке. Понятно, этому одуванчику не подходят ни футбол, ни единоборства. Он замечает меня и неловко машет рукой, одновременно с этим подтягивая ногу к голове.
Ну как не улыбнуться в ответ?
- Воскресенский? - с того конца коридора меня зовет женский голос. Разворачиваю коляску и вижу психолога. Честно, эта высокая брюнетка в неожиданно плотно облегающем ее фигуру белом медицинском халате и с тонкой сигаретой, зажатой в алых губах, не выглядит школьным сотрудником.
- Ага.
Она разворачивается и скупым жестом руки приглашает следовать за ней в кабинет. Это небольшая светлая каморка с тяжелым дубовым столом, набитыми пузатыми папками стеллажами и, как и везде в здании, панорамными окнами, выходящими на оживленную астостраду.
Я устанавливаю коляску напротив рабочего стола и поправляю треклятую левую ногу, вечно болтающуюся, как неприкаянную.