– Нет, вы не знаете его, – сказала она со вздохом облегчения. – А сами вы человек знатный, титулованный?
– О нет. Я простой учитель рисования.
Не успел ответ, к которому, пожалуй, примешивалось легкое сожаление, слететь с моих губ, как она схватила меня за руку с поспешностью, столь характерной для всех ее движений.
– Не знатный! Простой человек! – сказала она как бы про себя. – Значит, я могу ему довериться!
Я был больше не в силах сдерживать свое любопытство.
– Наверно, у вас есть серьезные причины жаловаться на некоторых знатных господ, – сказал я. – Боюсь, что баронет, которого вы не хотите назвать, причинил вам много зла. Не из-за него ли вы сейчас здесь, одна, ночью?
– Не спрашивайте меня, не говорите об этом! – отвечала она. – Меня жестоко обидели, мне причинили страшное зло. Но если вы хотите мне добра, идите быстрее и не говорите со мной. Я очень хочу молчать, я очень хочу успокоиться, если только смогу.
Мы поспешно продолжали наш путь и около получаса не произносили ни слова. Время от времени я украдкой смотрел на мою спутницу. Выражение ее лица оставалось по-прежнему хмурым, губы были сжаты. Она вглядывалась в даль напряженно и в то же время рассеянно.
Показались первые дома, мы миновали предместье и вышли к городской школе. Только тогда лицо ее прояснилось, и она заговорила снова.
– Вы живете в Лондоне? – спросила она.
– Да. – И, думая, что, возможно, она рассчитывает на мою помощь в дальнейшем и что мне следует предупредить ее о моем отъезде, я прибавил: – Но завтра я уезжаю на некоторое время. Я еду в деревню.
– Куда? – спросила она. – На север или на юг?
– На север, в Кумберленд.
– Кумберленд… – она с нежностью повторила название. – Я бы тоже хотела поехать туда. Я была когда-то счастлива в Кумберленде.
Я снова попытался поднять завесу, которая разделяла нас.
– Вы, наверно, из прекрасного озерного края? – спросил я.
– Нет, – отвечала она. – Я родилась в Хемпшире, но когда-то я ходила в школу, недолго, в Кумберленде. Озера? Я не помню озер. Но там есть деревня Лиммеридж и имение Лиммеридж. Я бы хотела снова взглянуть на те места.
Теперь был мой черед остановиться. Я замер от удивления. То, что моя странная спутница упомянула имение мистера Фэрли, буквально ошеломило меня.
– Вы услышали чей-то голос? – спросила она испуганно, как только я остановился.
– Нет-нет, но вы назвали Лиммеридж. Я слышал о нем несколько дней назад от людей из Кумберленда.
– Ах, я, конечно, их не знаю… Миссис Фэрли умерла, муж ее тоже. Их дочка, наверно, вышла замуж и уехала. Я не знаю, кто теперь живет в Лиммеридже. Я люблю всю эту семью в память о миссис Фэрли.
Казалось, она хотела еще что-то прибавить, но в это время мы вышли к заставе. Она сжала мою руку и с беспокойством посмотрела на ворота.
– Сторож не видит нас? – спросила она.
Но сторож не выглянул. Никто не видел нас. Никого вокруг не было. Когда показались газовые фонари и дома, тревога ее усилилась.
– Вот и Лондон, – сказала она. – Вы нигде не видите кеба? Я устала. Мне страшно. Я хочу сесть в кеб и уехать.
Я объяснил ей, что, если на пути мы не встретим пустого экипажа, нам надо дойти до стоянки кебов, и попытался возобновить разговор о Кумберленде. Но бесполезно: ею целиком овладела мысль о возможности спрятаться в кеб и уехать. Ни о чем другом она не могла ни говорить, ни думать.
Мы пошли дальше и вскоре увидели кеб, который остановился неподалеку от нас, на противоположной стороне улицы. Какой-то джентльмен вышел из него и скрылся за садовой калиткой. Я окликнул кучера, и он снова влез на козлы. Нетерпение моей спутницы было столь велико, что она заставила меня перебежать с ней дорогу.
– Сейчас так поздно, – говорила она. – Я тороплюсь только оттого, что так поздно…
– Я не могу подвезти вас, сэр, если вам не в сторону Тотнема, – вежливо сказал кебмен, когда я открывал дверцу кеба. – Лошадь падает от усталости. Она дотянет только до конюшни.
– Да, да, мне в ту сторону, мне именно в ту сторону, – проговорила она, задыхаясь от нетерпения, и быстро села в кеб.
Удостоверившись, что возница так же трезв, как и вежлив, я все же попросил разрешения проводить ее.
– Нет-нет! – резко отказалась она. – Теперь мне хорошо, теперь я спокойна. Если вы порядочный человек, помните ваше обещание. Пусть кебмен едет, пока я не остановлю его. Благодарю вас, о, благодарю, благодарю вас!
Я держался за дверцу кареты.
Она схватила мою руку, поцеловала ее и оттолкнула. Кеб тотчас же тронулся в путь. Я пошел дальше по улице со смутным желанием остановить его, сам не знаю зачем, но не решился сделать это, чтобы не встревожить и не испугать ее, наконец окликнул кучера, но слишком тихо, чтобы привлечь его внимание. Стук колес затих в отдалении, кеб растаял среди черных теней – женщина в белом исчезла.
Прошло около десяти минут. Я продолжал свой путь в каком-то забытьи, сомневаясь в реальности происшедшего, мучась неясным ощущением собственной вины и в то же время не понимая, в чем она. Я шел бесцельно, куда глаза глядят. Мысли мои были в полном смятении, как вдруг я пришел в себя, словно проснувшись, услыхав совсем близко, за спиной, стук колес быстро приближавшегося экипажа.
Я остановился в густой тени каких-то деревьев. Неподалеку от меня, на противоположной стороне улицы, тусклый фонарь осветил фигуру полисмена, медленно шагавшего навстречу экипажу.
Открытая коляска с двумя седоками проехала мимо меня.
– Стой! – закричал один из них. – Вот полисмен, спросим его.
Лошади сразу же остановились в нескольких шагах от того места, где я стоял в темноте.
– Полисмен! – крикнул тот же человек. – Не проходила ли тут женщина?
– Какая из себя, сэр?
– Женщина в лиловом платье…
– Нет-нет, – перебил его второй. – Платье лежало на ее постели. Она, наверно, ушла в том, в чем приехала к нам. В белом, полисмен! Женщина в белом.
– Я такой не видел, сэр.
– Если вы или кто другой увидит эту женщину, задержите и доставьте под надежной охраной по этому адресу. Я оплачу все расходы и дам в придачу большое вознаграждение.
Полисмен посмотрел на протянутую карточку:
– Задержать ее, сэр? Что она сделала?
– «Сделала»! Она убежала из сумасшедшего дома. Не забудьте: женщина в белом. Едем!
V
«Она убежала из сумасшедшего дома…»
Я не могу с уверенностью сказать, что это открытие было для меня полной неожиданностью. Кое-какие странные вопросы, заданные мне женщиной в белом после моего вынужденного согласия ни в чем не препятствовать ей, подсказывали, что она либо неуравновешенна, либо только что пережила какое-то тяжелое потрясение. Но мысль о полной потере рассудка, которая обычно возникает у нас при упоминании о сумасшедшем доме, не пришла мне в голову и никак не вязалась с ее обликом. Ни в ее разговоре, ни в ее действиях, с моей точки зрения, не было ничего безумного, и слова, сказанные незнакомцем полисмену, не убеждали меня.
Что же я сделал? Помог ли я скрыться жертве страшного шантажа или выпустил на свободу лондонских просторов больное существо, хотя моим долгом, как и долгом всякого другого человека, было водворить ее обратно в лечебницу? Сердце мое сжималось от этих вопросов, совесть мучила меня, но ничего нельзя было изменить.
Когда я наконец добрался до своей комнаты, мне было не до сна. Через несколько часов я должен был ехать в Кумберленд. Я сел за стол, попробовал сперва читать, потом рисовать, но женщина в белом стояла у меня перед глазами. Не попала ли эта несчастная снова в беду? Это мучило меня больше всего. Затем следовали другие, менее тревожные думы. Где она остановила кеб? Что с ней теперь? Удалось ли ее преследователям нагнать ее и задержать? Или она продолжает свой путь и наши дороги, такие далекие, должны еще раз скреститься в таинственном будущем?
С облегчением встретил я час отъезда, когда наконец мог запереть за собой дверь и, попрощавшись с Лондоном и лондонскими друзьями, двинулся навстречу новой жизни и новым интересам. Даже вокзальная сутолока, обычно такая утомительная, была мне приятна.