Бомж с недоверием выслушал угрозы, в то же время стреляя глазами по сторонам. Одиноко сидящая в углу женщина в дорогом кашемировом пальто явно привлекла его внимание.
Оставив в покое несговорчивую сестру, бомж подсел к перспективной даме и сделал вид, что задремал в тепле. Наблюдая сквозь прикрытые веки за намеченной жертвой, он с удивлением отметил, что та совершенно не шевелится. Решив, что женщина заснула, бомж придвинулся к ней еще ближе и незаметно скользнул рукой в карман пальто.
Разочарованию его не было предела: ни в одном кармане спящей женщины не было денег, единственный улов незадачливого карманника состоял из новенького паспорта.
Что ж, паспорт, конечно, не деньги, но его тоже можно продать, есть любители и на чужие документы. По крайней мере, на пузырек настойки боярышника ему за такой аккуратный документик точно дадут.
Бомж огляделся по сторонам, убедился, что его скромная особа никого не интересует, и тихонько покинул приемный покой.
Прошло еще некоторое время, и невысокая, похожая на жабу тетка заскучала, лишившись своей высокомерной собеседницы. Оглядевшись и не найдя среди больных никого более достойного внимания, она решила поговорить о жизни с тихой женщиной в кашемировом пальто.
Подсев поближе к неразговорчивой незнакомке, «жаба» вежливо покашляла, стараясь привлечь к себе внимание, и тяжело, с показным сочувствием вздохнув, проговорила:
– Что-то супруг ваш не торопится.
Поскольку дама ничего не ответила и никак не прореагировала на проявление сострадания и женской солидарности, «жаба» пригорюнилась, поджала губы и недовольно заметила:
– Если некоторые чересчур гордые, тогда нужно в дорогую больницу ходить, которая для богатых! А ежели в одну больницу пришли, так нечего перед людьми так гордиться!
Дама и на это справедливое замечание ничего не возразила.
«Жаба», с одной стороны, несколько устыдилась своей излишней резкости, с другой же – подумала, что лучше не задевать незнакомку, а постараться найти к ней соответствующий подход и вызвать ее на разговор, поскольку больше поговорить здесь все равно не с кем.
– И то взять, – с прежней задушевной, задумчиво-сочувственной интонацией произнесла разговорчивая тетка, – разве же от мужчины дождешься понимания? Все они черствые, бесчувственные, невнимательные, одно слово – козлы…
Дама в кашемире сидела очень тихо, не перебивая собеседницу, видимо, затронутая тема ее тоже волновала, и тетка продолжила с большим искренним чувством:
– Мой-то, пока еще жив был, придет с работы, полный обед стрескает и уткнется в свой футбол… я ему, бывало, говорю: «Коленька, ты бы хоть когда с женой поговорил! Хоть изредка! Тут столько всякого накопилось, обсудить-то хочется. Вот, взять, к примеру, Луис-Альберт, скотина неблагодарная, от Патрисии ушел к этой, к стерве своей рыжей…» – так он вместо вежливого ответа, бывало, запустит чем-нибудь увесистым! Иной раз из посуды, и вдребезги, а ведь жалко, не даром же достается… Или еще, бывало, позову: «Колюша, что-то мы все с тобой дома сидим, давай хоть к Нинке сходим, она новые табуретки на кухню купила, звала посмотреть…» – так опять он не согласный, только выразится по-некультурному, другой раз уже и не захочешь ему слово сказать…
Молчаливая дама по-прежнему не издавала ни звука, и это уже показалось «жабе» невежливым и даже подозрительным – нет бы поддакнуть, сочувственно покачать головой или еще как-нибудь поддержать разговор, а то будто со стенкой разговариваешь, никакого интереса!
– Может, конечно, у вас муж и не такой, – обиженно проговорила задетая за живое тетка, – да только что-то ваш принц-королевич как ушел, так и поминай как звали!
Дама даже на такой прямой выпад ничего не ответила, и тетка уже хотела пересесть на другое место, как вдруг она заметила некоторую странность. На щеку дамы села закаленная бесчисленными невзгодами муха, каким-то чудом перезимовавшая в больничных коридорах. Уж тут-то любой нормальный человек должен был пошевелиться и согнать назойливое насекомое, но странная особа даже пальцем не двинула.
– Я извиняюсь, – почему-то вполголоса проговорила «жаба», – у вас… муха на щеке!
Она протянула руку, согнала наглую муху и чуть заметно прикоснулась к щеке неразговорчивой женщины.
Та и теперь не шевельнулась, не вздрогнула, не отстранилась, вообще никак не ответила на случайное прикосновение.
Но это не все.
Щека таинственной женщины была холодной как лед.
Тетка вскочила, опрокинув свой стул, и истошно завопила:
– Мертвая! Мертвая она! Я с ней целый час разговариваю, а она уже совсем холодная!
При этом перепуганная тетка так широко открывала рот, что ее сходство с жабой сделалось просто поразительным.
По пути от больницы Маркиз завернул на Пушкинскую улицу, где в доме номер пять, в квартире номер шестнадцать была прописана покойная Ирина Леопольдовна Крылова. Он собирался опустить ее сумочку в почтовый ящик, но, подъехав к дому, с огорчением понял, что из этой благородной затеи ничего не выйдет. Дом номер пять был отлично отремонтирован, перед входом на огороженной стоянке красовалось стадо дорогих сверкающих лаком иномарок, а над самой дверью плавно поворачивалась из стороны в сторону портативная камера видеонаблюдения.
«Крутая, однако, дамочка была покойная Ирина Леопольдовна! – подумал Маркиз. – Здесь не то что сумочку подбросить, к дому-то близко подойти не получится, тут же охрана выскочит…»
Он проехал мимо дома, не снижая скорости, и направился к себе, решив, что вопрос с сумочкой решит позднее в рабочем порядке.
Войдя в свою квартиру, Леня пресловутым шестым чувством понял, что дома что-то не так.
Леня был мастером тонкой аферы, специалистом по элегантному и бескровному отъему денег у богатых людей. Свой бизнес он считал психологическим и не любил насилия во всех его проявлениях, поэтому, за редкими исключениями, даже не носил при себе оружия, поскольку помнил – любое ружье раньше или позже выстрелит.
И сейчас он замер в прихожей, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из глубины квартиры, и оглядываясь по сторонам в поисках орудия самообороны.
К счастью, такое орудие стояло у него на самом видном месте.
В прихожей, в двух шагах от входной двери, располагалась замечательная антикварная вещь, незадолго до отъезда купленная Лолой в маленькой лавочке на улице Некрасова – фаянсовая подставка для тростей и зонтов, выполненная в виде слоновой ноги в натуральную величину. Когда магазинные грузчики притащили это удивительное изделие, Леня пришел в ужас и высказал Лоле много неприятного. Но упорная девушка заявила, что она – его полноправный компаньон и имеет право тратить деньги на что вздумается и украшать их общую квартиру в соответствии с собственными представлениями о прекрасном.
Лене, как всегда в таких случаях, пришлось отступить, и теперь слоновая нога занимала значительную часть прихожей. Ее-то он и схватил, решив, что хороший удар такой массивной и твердой вещью приведет в нужное состояние любого мелкого злоумышленника… а с крупным все равно ничего не сделаешь.
Вооружившись фаянсовой ногой, Маркиз крадучись двинулся в направлении странных звуков.
Звуки доносились из его личной комнаты, куда Леня не допускал никого, и представляли собой негромкие ритмичные удары, разделенные промежутками в три-четыре секунды.
Дверь в комнату была полуоткрыта. Леня поднял слоновую ногу, приготовившись нанести неизвестному злодею сокрушительный удар, и ворвался внутрь.
То, что он увидел, вызвало в его душе сложное чувство – злость пополам со смехом.
Дверца его личного платяного шкафа была полуоткрыта, на ней сидел, раскачиваясь, попугай Перришон и в полном восторге озирал учиненный в комнате беспорядок. На полу валялись Ленины рубашки, итальянские пиджаки и ирландские свитера, кое-где живописными пятнами были разбросаны яркие шелковые галстуки ручной работы.