Пусть они воспарят из света
на синих, незапятнанных крылах,
пусть свирепое солнце
поднимет их и опустит,
и пусть они помнят —
это место, где разум
склоняется перед сердцем,
там, где кровь перетекает
в жилы
забытых металлов,
где семя отца
несет узор звезд,
там, где помнить — последнее из слов.
V. Паладайн
Он тот, кого мы помним:
слово детям,
свет крови
в родное ее время года,
неистовый жар рубинов.
Живой в сердце
планет вращенья,
он мгла и солнце,
порожняя и полная чаша
триады лун.
Мы слышали
и помним: вне пределов
тесного и однозначного пространства,
там, где к звездам
можно прикоснуться,
где вера нам дана
и все созвездья
встречаются в недвижной
счастливой середине,
там, в присмиревших заливах,
в последнем прибежище вод,
царстве огня,
там, где земля неизменна,
где воздух надеждой цветет
в памяти солнечном свете,
там, где зрение
и чувства пребывают
в согласии с наукой
логики и умозаключений,
он там и не только там,
свободный от установлений,
от побуждений и страстей,
он там, где розмарин благоухает,
его скрывая появленье,
и свет блестит ярче солнца.
VI. Путешествие
Кровь солнца,
и одинокий сокол
вьется подо мной —
золотое на золотом,
кровь солнца
сквозь девять поколений
огня и облаков,
пока не отворится
взорванная жила неба,
и золотое на золотом,
земля подо мной,
золотое на золотом ее быль.
Я поднялся выше туч,
выше опрокинутых чаш
ущербных лун,
где только солнце
за моей спиной, лишь свет
преломляется в золоте на золотом,
когда я ныряю сквозь вечность,
и солнечный свет играет
в крови моих крыльев.
Всегда далеко
в людских устах
крик на солнце,
слабый шелест крыла,
песнь небес,
хоть ярки, распознать невозможно,
лишь в молитве вообразить,
в дыхании смертных,
долгом, чуть слышном вздохе
эльфа,
зашифрованные во времени,
и первое время года
всегда возвращается
под моим крылом.
Кровь солнца
в неизменчивом свете
сверкает поверх
стенаний земли,
и жила небес
открывается в песне,
первом из гимнов,
гимне, который
навеки запомнишь,
как первый вздох света.
VII. Сны драконов
Дом водоворота,
месяц утонувшей розы,
В отсутствии света
мы ясно помним
приход зимы
в цветном блеске крыльев,
здесь, в оковах
сна и забвенья,
мы видим наш край
сквозь янтарную призму зимы,
мы помним тебя, госпожа,
измененными жилами горла.
Месяц дождей,
месяц тайных вод.
Вспышка света —
забвенью конец,
звук нас влечет,
крови забытый зов,
с шумом выходим мы в мир
сквозь ворота ножей,
параболой сокола
в солнца закатных лучах.
О, пусть госпожа вознесется в огне,
когда неба остатки сгорят дотла.
Майкл и Тэри Уильямс
РЕШАЮЩЕЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ
Широкая рука Морта, садовника, легла на дверь дома.
Под его морщинистой ладонью старая доска приятно потеплела, и Морт заглянул в увядшую сердцевину древнего дерева, из которого была сделана дверь. Почти во все тайны зеленого мира мог проникнуть Морт прикосновением пальцев: это дерево, например, упало во времена Катаклизма, и с каждым годичным кольцом у него сохранялось все меньше воспоминаний — кроме самого позднего.
Морт закрыл глаза, убрал руку и снова улыбнулся, вспомнив причину своего прихода — день рождения Л'Индаши. Как раз вовремя — Роберт уже увидел его в окно и распахнул тяжелую дверь:
— Морт! Добро пожаловать! Заходи скорей, не стой на морозе! Выпьешь что-нибудь? Сколько зим, сколько лет! — Роберт просто расцвел.
Эти слова были правдой. Морт не видел друзей — друидессу и ее мужа — с середины прошлого года. Сейчас в Таман Бусук уже выпал ранний снег, перелетные птицы с возвращением в Халькистовы горы первой мирной осени улетели прочь.