– Эй, вы там, шумельцы, уймите звук, – послышался издалека скрипучий голос тюремщика. – А то я Чесуна выпущу.
Лех Шустрик ругаться тут же перестал, а через минуту вновь раздался его голос. На этот раз он говорил еще тише.
– Что же ты такой косорукий?!
– Ну, извини, – почему‑то Сереге стало очень стыдно, что у него не получилось угостить своей баландой соседа.
– Ладно. Не беда. Сейчас чего‑нибудь скумекаю, – пообещал Лех и растворился в темноте камеры.
Несколько минут ничего не происходило. Слышалась только какая‑то возня. И вскоре возле решетки материализовался Лех. Он разлегся на полу, высунул руку в проход и попытался зацепить миску. В руке он держал какой‑то крюк, значительно ее удлинивший. И ведь получилось. Миска заскользила по полу, расплескивая жидкость и исчезла в камере. Вскоре оттуда донеслось довольное чавканье.
Серега представил себе, как он ест содержимое миски, и его чуть второй раз не стошнило. Удалось взять себя в руки. Подумал о хорошем. Вскоре пустая миска вылетела обратно в коридор, а возле решетки показался сытый и довольный Лех.
– Вот это уже другое дело. Спасибо тебе, дружище, за угощение. Только вот если ты будешь от еды нос воротить, то, не ровен час, копыта откинешь. Шамка, конечно, отвратительная, но с голодухи и не такое есть доводилось. Вот мне однажды на погосте ночевать пришлось… Хотя постой, вру. Я там почитай семь дней коротал. Это было после того как меня в одном селе собаками потравили. Вот что за люди. Подумаешь, увел пару гусей со двора. Но собаками то за что. Так вот, на погосте мне довелось свонравца отведать. Гниль‑зверька. Вот это я тебе скажу жуть ужасная. Но делать, как говорится нечего, жрать захочешь, и свонравец покажется райским кушаньем.
– А что это за свонравец такой? – спросил зачем‑то Сергей. И сразу же сам пожалел об этом.
– Чудак‑человек, в первый раз вижу, чтобы кто‑то не знал, кто такой свонравец. Погодь, сейчас расскажу. Свонравец‑то. Это гниль‑зверек. Маленький такой, длинный, весь в меху. Точно змея на лапках. Живет под землей. Редко на поверхность выбирается. Питается в основном покойниками. Любит тех, которые уже с душком. Тварь ужасная. Селяне с ними борются. Пытаются вытравить, но если уж такой на погосте завелся, то хана погосту. Расплодятся и всех упокойничков обожрут. А им, мертвякам‑то, обидно станет, что с ними так обошлись. Вернутся мороками да начнут деревню стращать. Пока всех не застращают насмерть, не успокоятся. А во всем этом виноват маленький такой гниль‑зверек, тварюшка вонючая.
Одинцову, как только представил себе зверюшку, поедающую трупы, да как Лех ею питался, поплохело моментально. Опять выворачивать стало. С трудом с собой справился. И что это с ним творится. Никогда особой чувствительностью не отличался. Ужастики очень любил. Правда, смотрел их большей частью, как комедии. А уж «Живую мертвечину» еще на видеокассете в свое время до дыр в пленке засмотрел. Но ведь одно дело кино, а другое жизнь. И жизнь, по всей видимости, очень и очень нехорошая.
– Ты чего так распереживался. Не бери в голову, давно это было. А от желудочного клеща я почти сразу и излечился, – попытался приободрить его Лех.
Серега решил, что пора разговор в другое русло переводить. А то от местных гастрономических изысков его уже порядком воротило.
– А ты уже тут давно сидишь? – спросил он.
– Да уж с неделю почитай. На прошлый Бабий день меня и повязали. И ведь пустяк, безделица. Ничего серьезного то не сотворил, а неделю тут кукую.
– За что тебя?
Лех заунывно так просвистел, прежде чем ответить:
– Бабенку одну в уголке притиснул. Она‑то в принципе и сама была не против. Пару дней до этого все глазами в меня стреляла, как на базаре встретимся. А тут я, голова дырявая, совсем об этом проклятущем Бабьем дне‑то и забыл. В общем, выбрал не то время, чтобы с милашкой обниматься. Оно‑то и ничего, может, было бы, если бы нас ее матушка не застукала. Вот тут крику на весь двор было. А после этого за стражниками послали да меня под белы рученьки в этот подвал и отволокли.
Лех горестно шмыгнул носом. Того и гляди расплачется. Но Серега не знал еще всех актерских талантов Леха. И тут же послышалось довольное хихиканье.
– Но мне не так обидно. Дело свое я сделать успел. И девчонку уважил, да и чресла свои побаловал. А ведь что самое интересное. Собирался я из города линять. Примелькался тут, да и местная ночная братия начала уже косо на меня смотреть. Да только вот из‑за милашки и остался. А оно вон как приключилось. Но где наша ни пропадала. Думаю, и из этой передряги выкручусь.
– Занятная история, – оценил Серега. – Лех, а ты не знаешь, когда меня привели? И за что?
Слова давались с трудом. Признаваться в провалах в собственной памяти очень не хотелось.
– А ты что, ни черта не помнишь?
– Нет.
– Ну, даешь! Но оно‑то и понятно. Тебя не привели, а притащили. Сам‑то ты в полной бессознанке был. Видать, сильно по черепушке одарили. Тутошние стражники такие, дело свое хорошо знают. Правда, слышал я, как они с тюремщиком переговаривались, когда тебя на нары определяли. Мол, хорошо ты накануне в «Лесном трактире» погулял. Они целым десятком еле‑еле тебя успокоили.
Одинцов почувствовал, что вроде бы в голове что‑то начало проясняться. Правда, ощущение тут же пропало. Как было туманно, так и осталось «ни зги не видать».
– А они больше ничего не говорили?
– О тебе, кажись, нет. Хотя постой. Было. Понравился ты им больно. Говорили, хороший ты боец. Руками и ногами машешь, как заправская плясунья, только после этого полно народу на полу остается. Кто с переломами, кто с тяжелыми травмами всякими. Я так понял, ты в этом трактире с кем‑то очень серьезным что‑то не поделил. А потом пошло, поехало. Пришлось вон хозяину стражу вызывать. Они‑то тебя и усмирили. А поскольку из задержанных только ты заступников не имеешь, то тебя одного во всех бедах и обвинят. Дураком полным выставят, да еще и штраф порядочный наложат. Не без этого. Так что готовь кошелек.
Серега вернулся на нары, откинулся спиной на холодную стенку и зажал голову руками.
– Вот вляпался, так вляпался.
– Эй, ты куда там запропастился? – забеспокоился Лех.
– Тут я, – глухо ответил Сергей.
– Ты вообще сам‑то местный? Где живешь? Есть кому за тебя штраф внести?
– Не знаю я. Ничего не знаю. И денег у меня нет, и штраф за меня никто вносить не будет.
– Стало быть, плохи твои дела. Очень плохи. Тогда тебе прямая дорога либо в штрафные ямы, либо на Ристалище. Но это только если тобой кто‑нибудь заинтересуется да штраф твой погасит и тебя из темницы выкупит. Правда, и там и там долго не протянуть. В штрафных ямах на работах быстро надорвешь здоровье, да и скорее всего, сгниешь там же. А вот на Ристалище тоже быстро умирают, но все же жизнь веселее. Мне вот почему‑то кажется, что тобой обязательно заинтересуются. Если уже глаз не положили. В городе полно лаварей. Они часто в тюремные подвалы заглядывают. Думаю, что за тобой скоро придут.
Слова Леха не очень‑то внушали оптимизм, но Серега не унывал. Как говорится, где наша не пропадала. Почему‑то он был уверен, что из этой передряги ему удастся выкрутиться. Как всегда получалось до этого.
– А за тебя есть, кому штраф заплатить? Или что там полагается за невзаимную любовь? – спросил он.
Лех засмеялся.
– Чудак‑человек. Откуда? Я же тебе сказал, что в город погостить зашел. Да к тому же штраф, небось, такой заломили, что не влупи собаке гусь.
– Значит, у тебя тоже впереди два пути маячат. Либо в яму, либо на Ристалище? – спросил Серега.
– Э! Ты меня с собой не сравнивай. Не было еще такого, чтобы Шустрик из западни не выбрался. Так что не надо тут мне настроение портить. И вообще заболтался я тут с тобой, мне спать пора.
Лех демонстративно и очень заразительно зевнул. Сергей тут же почувствовал, что тоже спать хочет. Сосед по несчастью ушел вглубь камеры и нарочито шумно завозился на нарах. Серега тоже забрался на койку, разлегся, положил руки под голову, глаза закрыл. Да пролежал так с полчаса, но как ни странно сон не шел. Только мысли разные в голову лезли.