В такие минуты он вспоминал, как подобрали его на поле боя два гуцула-пастуха – седой старик и его юный сын, в белых холщовых штанах и овчинных каптарях поверх рубах. Мягко ступая постолами по камням, они спустили его на руках к храму. Отец Онуфрий вышел навстречу, что-то сказал тихо, и гуцулы занесли раненого в низкую бревенчатую хижину. Сняв барашковые шапки, пастухи перекрестились на образа и, поклонившись батюшке, вышли из хижины.
Рана на ноге воспалилась, Павел метался в бреду, но всякий раз, когда ненадолго возвращалось сознание, видел над собой бородатое лицо священника. Травяной отвар охлаждал раскаленное горло, целебные мази снимали боль в ноге, и на короткое время Павел спокойно засыпал, но жар и боль возвращались снова и снова.
От осенних дождей набухли реки, а потом в Карпаты пришла зима с обильными снегопадами и сильными метелями. К тому времени Павел уже вставал и передвигался по хижине, опираясь на самодельную трость, а вскоре стал помогать отцу Онуфрию во время богослужений, что не составляло ему особого труда. Отец его был сельским священником в Рязанской губернии, и Павел с детства знал, что пойдет по стопам батюшки, окончит духовную семинарию, женится, получит сельский приход. Но, повзрослев, уже не чаял, как вырваться из тесного деревенского мирка. Отец же настаивал на духовной карьере сына. Павел поступил-таки в семинарию, но ушел со второго курса и, несмотря на протесты семьи, продолжил учебу в Политехническом институте. С той поры он ни разу не бывал дома. Изредка писал матушке, что жив-здоров, а с фронта и вовсе отправил лишь два письма. Думал, что вернется, и все встанет на свои места. Только судьба распорядилась по-своему…
В одно из первых посещений храма настоятель поведал Павлу его историю. Храм архангела Михаила был возведен когда-то на месте древнего православного монастыря. В конце семнадцатого века татары напали на Угорию. Венгры крепко потрепали басурман, и те бежали в Крым через Карпаты. Тогда-то и набрели на монастырь в горах. Монахов перебили, монастырь разграбили и сожгли. Спасся только послушник Алексий, который успел спрятаться на крыше монастырского храма. Татары его заметили и уже начали карабкаться на стены. Алексий упал на колени, воздел руки к небу и принялся читать молитву в ожидании лютой смерти. Но в то мгновение, когда один из нечестивцев взобрался на колокольню, ужасный грохот раздался с небес, потоки воды хлынули сверху, сметая татар, а среди пенных струй явился отроку сам архангел Михаил в виде грозного воина с огненным мечом.
Татары, побросав оружие и награбленное добро, в панике бежали из монастыря. Алексий, пораженный чудом, спустился во двор, узрел окровавленные трупы монашеской братии и вновь упал на колени.
– Архангеле, – взывал он к нему, – моли Господа упокоить души моих братьев, а меня сподоби изобразить твой дивный лик…
И принялся кровью убиенных писать образ небесного заступника на простой сосновой доске. Его руки словно сами собой создали образ грозный, но исполненный божественной благодати. Тогда Алексий в слезах припал к иконе, и лик на мгновение словно ожил, а глаза архистратига полыхнули небесным огнем…
В памяти отца Павла до сих пор жил голос Онуфрия – тихий, мягкий, но проникавший в душу, наполнявший ее тревогой и грустью.
Настоятель был стар и немощен, с трудом передвигался, но когда речь заходила об иконе, в честь которой был возведен храм, дивным образом преображался. Глаза его блестели, согбенная спина распрямлялась, а изрытое глубокими морщинами лицо озарялось чарующим светом. Икона была чудотворной и особо чтимой в Карпатах. В былые времена восьмого ноября сотни паломников с окрестных хуторов и сел собирались на крестный ход, но в прошлом году их было не больше двух десятков. И не оттого, что угасала православная вера в Карпатах. Просто люди боялись привлечь внимание польских властей к храму.
По легенде, что ходила среди местных жителей, Алексий подарил икону Довбушу – легендарному атаману гуцульских опришков, народных мстителей, за то, что чтил Олекса святую веру отцов, защищал православный люд от произвола властей и местной шляхты. Говорят, архангел Михаил долго хранил атамана: не брали того ни пуля, ни кинжал, ни яд, который не раз подсыпали атаману в вино. И храм этот был возведен опришками Довбуша на месте сожженного татарами монастырского храма в честь чудесного спасения. Будто напали на тайный схрон повстанцев наемники-смоляки пана Родзянского, окружили пещеру, зарядили пушки. Но сошла с гор лавина и, не затронув схрон, погребла солдат под толстым слоем снега. Сам Олекса, мол, выбирал после чудесного спасения огромные сосны для постройки храма, подставлял плечо под огромные лесины…
А еще, рассказывал отец Онуфрий, что в тот час, когда атамана сразила пуля предателя, на глазах архангела выступили слезы. Три дня плакала икона, и с той поры благодать творила чудеса с теми, кто припадал к светлому лику с пламенной верой во Всевышнего и в его благие помыслы.
Мертвого Олексу паны долго возили по селам, чтоб убедить народ в его смерти, после выставили в Коломыйской ратуше. По приказу гетмана Потоцкого тело Довбуша разрубили на двенадцать частей и развесили на сваях в одиннадцати селах и городах Покутья, чтобы люди боялись.
Отец Онуфрий отошел в мир иной за два дня до Троицы в теплый летний день. Уже неделю он не поднимался с постели: отказали ноги. За несколько минут до смерти настоятель поманил к себе Павла и не сказал, а едва слышно прошелестел:
– Ухожу со спокойным сердцем! Знаю, что оставляю храм на тебя, знаю, что крепко несешь нашу веру, что любишь Господа как самого себя. Коли готово твое сердце, принимай служение, Павел!
– Давно готово, отче! – сказал он и склонил голову.
– Благословляю, сынок! Служи Господу нашему и образ архистратига береги как зеницу ока. Доброму прихожанину он силу дает и благодать сущую. Кровью людскою лик архистратига писан, и потому не допускай к нему человека злонамеренного – ворога или убийцу…
Рука отца Онуфрия птичьим крылом взметнулась вверх, осеняя Павла крестным знамением, и упала на грудь. И с той поры он почти двадцать лет нес сей крест служения Господу в маленьком деревянном храме в самом сердце Карпатских гор.
Опираясь на посох и прихрамывая, отец Павел перебрался по бревну на противоположный берег. Солнечные лучи позолотили крест на колокольне, когда он поднялся по ступеням храма. Петухи продолжали перекликаться на хуторах, возвещая новый день. Скоро начнется тяжелая работа, жизнь в горах не терпит лени…
* * *
Они спешно отступили, ушли в глубь леса, затаились. Со стороны погранпоста некоторое время раздавались пулеметные очереди и ружейные залпы, и всю ночь с польской и советской сторон взлетали осветительные ракеты. Сотник Андрий по прозвищу Крук довольно улыбался. Провокация удалась на славу. Надо было лишь подбросить на колючую проволоку переодетый в красноармейскую форму труп убитого накануне поветового старосты – мерзкого «хруня», который выдал польским уланам схрон Ярыка Возняка, давнего соратника Андрия.
Комиссары невероятно возбудились, полезли снимать труп, и уж тут хлопцы Крука порезвились от души. Скосили очередью из «Максима» несколько краснопузых, а лейтенанта в новенькой форме снял брат Степка, восьми лет от роду. Угодил из «манлихера» точно в красную звезду на черном околыше.
После этого краснопузые подтащили два пулемета, укрылись за камнями и открыли ожесточенную стрельбу. Сотник махнул рукой: «Отходим, братья!» Оказалось, троих из отряда потеряли убитыми, шестеро были ранены, двое из них тяжело – в голову и в живот.
Андрий подошел к ним. Парни смотрели обреченно, понимали, что их ждет. Но не молили о пощаде, знали с самого начала, на что шли. И сами не раз исполняли то, что было необходимо для спасения жизни других бойцов, во имя светлой борьбы за свободу Украины.