Потом, разумеется, я взял себя в руки и даже мявкнул что-то приветственное. Чинно просидел на другом конце стола во время праздничного ужина и сбежал, как только отец разрешил. Мне надо было глотнуть свежего воздуха, подумать и… еще раз подумать. После второго раза, когда рука уже устала, я приполз домой и с порога вляпался в его запах, который, видимо от шока, сначала не заметил. А пах Кинг потрясающе. Он пах ветром и свежескошенной травой. А еще жарким-жарким солнцем. Понятия не имею, почему мозг выдал именно такие ассоциации, но что есть, то есть. Я этим запахом надышаться не мог. И, если бы не желание отца и самого Кинга все сделать по правилам, я бы к нему в первую же ночь в постель залез.
Правда, к следующему утру я немного оклемался-принюхался, да и холодный душ помог, поэтому почти весь следующий день я провел в обществе Кинга, просто общаясь с ним и удивляясь его уму и начитанности. Под вечер мы стали лучшими друзьями и если бы не взгляды, которые Кинг время от времени на меня бросал, могло бы показаться, что дальше этой дружбы дело не зайдет. Но я чувствовал его желание, слышал его в тяжелеющем запахе и видел в темнеющих еще больше глазах. Кинг меня хотел. Это льстило, волновало и заставляло все тело трепетать в предвкушении. Я не мог дождаться, когда нас официально поженят, и не скрывал этого. Более того, я рассказал Кингу о звериной сущности, о том, что страстно хочу обратиться и узнать, кем же я буду. На что получил сдвинутые брови и разговор с врачом, после которого церемонию отложили почти на месяц по его заключению. Уж не знаю, с чего вдруг Кинг сделал вывод о том, что я к вязке еще не готов, но док его слова подтвердил, посоветовав дождаться следующей течки, хотя очередная должна была начаться со дня на день. Я дулся на всех целый день, демонстративно не разговаривая и вообще делая вид, что меня нет. Отец посмеивался, Кинг смотрел на меня с тоской и жаждой, а я ходил, гордо задрав нос. Пока не понял, что, собственно, каждый сам кузнец своего счастья. И что церемония – это, конечно, хорошо, но течка ждать не будет, а Кинг, в общем-то, совсем рядом. И поэтому, как только бедра знакомо заломило, а температура в теле начала повышаться, я решил, что пришел мой звездный час.
О, как смотрел на меня Кинг, когда я, вопреки заведенному обычаю сидеть у себя во время течки, появился в столовой на завтраке! Как облизывал и раздевал меня взглядом. Отец недовольно ворчал, папа прятал улыбку, а я делал вид, что ничего особенного не происходит. Хотя, должен признать, видимое самообладание давалось мне с трудом. Течка обострила мой нюх, и от запаха возбужденного альфы у меня постоянно сохли губы. А что творилось с телом, я вообще промолчу. Да я Кинга хотел так, что только присутствие родственников рядом удерживало меня от… от… сам не знаю чего. Нет, теорию я знал на отлично, а вот практика у меня была только с игрушками, но в тот момент меня это вообще не волновало. Поэтому, как только завтрак закончился, я с самой невинной улыбкой на губах направился к Кингу. Но эта зараза, угадав мои намерения, исчезла из столовой быстрее, чем я успел до нее добраться. Я даже обиделся. И обижался почти до обеда, не забывая, впрочем, поглядывать на расположившихся у озера отца и Кинга с бокалами вина. Если я все правильно понял, это был хитрый маневр любимого родителя, так что на него я дулся еще больше. На обед эти двое тоже не явились, предпочтя отправиться на охоту, так что к ужину я не вышел исключительно из природной вредности и внезапно проснувшейся гордости. Умом я понимал, что, наверное, стоит прислушаться к советам врача, но тело соглашаться с ним не желало. Так что как только ужин закончился, и домочадцы в большинстве своем разбрелись по своим постелькам, я высунул нос наружу из своей комнаты. Тенью проскользнул по коридорам и без стука вломился в гостевую спальню, в которую поселили Кинга.
Ох, как он сверкал глазами. Как убеждал меня уйти и говорил, что я не готов, раз не чувствую своего зверя. Костяшки его пальцев были белыми, крылья носа раздувались, втягивая мой запах, глаза горели, но он держался. Я даже зауважал его за стойкость и самоконтроль. Где-то на краю сознания. Но так как сам отродясь особыми успехами в этой области не блистал, то и терпеть дальше я не мог и не собирался. Поэтому, заметив, как он пытается от меня отодвинуться, я загнал его в угол во всех смыслах. Ну а дальше мне оставалось только расслабиться и получить свое удовольствие, ибо даже лишившийся контроля Кинг был моим альфой, а, значит, причинить мне особого вреда не мог.
Хотя с одеждой мне таки пришлось попрощаться. Рубашка трещала по швам, когда Кинг сдирал ее с меня. Я попытался, было, ему помочь, но очень быстро понял, что это занятие крайне бесполезное и расслабился. Пуговицы весело скакали по полу, швы стонали от резких рывков, но поцелуи, которыми Кинг награждал каждый сантиметр моей обнажавшейся кожи, того стоили. До Кинга в своей жизни я целовался всего один раз, с сыном садовника, когда мне пришла охота поставить эксперимент, но то, что творил с моим ртом Кинг… Его сухие, немного обветренные, но невероятно горячие губы жадно целовали мои, сминали, ласкали. Его язык был нагл, но насколько именно, я понял, когда оказался лежащим на постели с разведенными бедрами, а он хозяйничал в моем теле. Я считал, что меня ничто не может смутить. Ага, как же… Кажется, у меня покраснели даже волосы, когда до меня дошло, что именно Кинг собирается делать. На короткий миг я даже перестал чувствовать возбуждение, но стоило только Кингу слизнуть мою смазку со своих губ, как у меня от желания звездочки перед глазами закружились. Кинг был бесстыден, нагл, жаден и бесконечно аккуратен. И, наверное, в нем было еще немного от садиста, потому что прежде, чем дать мне то, что нужно, он долго мучил меня ласками. Он рисовал узоры на моей коже, оставлял следы поцелуев и изнутри терзал пальцами мое тело, так близко подводя меня к краю, но все-таки не давая упасть. Я был почти готов умолять его сжалиться, когда он наконец смилостивился и, прижавшись губами к моему рту, погрузился в меня до самого конца. Замер на миг, давая привыкнуть к ощущению наполненности, а потом, стиснув пальцами мои бедра, задвигался так, что из глаз брызнули слезы. Кинг обнимал меня, жалил поцелуями губы и шею, невесомо ласкал и посасывал ноющие соски, а все, что мог сделать я – это подаваться навстречу двигающемуся в моем теле стволу и стонать, стонать безостановочно, цепляясь за широкие плечи альфы, как за единственное спасение. Я умолял его, сам не зная о чем. Просил, кусая губы, отвечая на его поцелуи, чувствуя, как накатывает наслаждение такое яркое, сильное, почти мучительное. Меня выгнуло в оргазме, когда зубы Кинга впились в мою шею, оставляя метку, и это было последнее, что я запомнил прежде, чем утонуть в собственных ощущениях.
Разумеется, одним разом ничего не закончилось. Я потерял счет тому, сколько раз я кричал от удовольствия, да я даже не понял, когда встало солнце и закатилось снова. Разбуженное тело требовало своего, и Кинг с удовольствием откликался на его зов, лишь изредка заставляя меня прерываться на короткий сон и еду. И на исходе второго дня, когда жар уже спал, я провалился в сон без сновидений, уютно устроившись в сильных объятиях своего альфы. А утром дня следующего, вернее, уже сегодняшнего, проснулся с первыми петухами. Я чувствовал себя все еще немного усталым, но вылезти из постели мне это не помешало. Весь дом еще спал, так что я прошмыгнул в ванную комнату, пару долгих мгновений изучал собственную физиономию, сконцентрировался и… вот. Мечты о льве издохли от смеха, когда вместо грозного рыка я издал жалобное мяуканье. Да я даже взрослым котом не был, судя по собственной неуклюжести! А еще я не знал, как теперь мне обратно в человека превратиться. И вот это было уже совсем не смешно. Я пытался. И так, и этак. Бесполезно.
От еще одной волны расстройства я засопел и зарылся в пушистый мех еще глубже. Отец точно смеяться будет, папа, наверное, за ушком почешет, а Кинг… наверное, испытает разочарование. И вот это совсем печально. Притащить домой омегу-котенка, вот радости-то… Одна надежда, что со временем я хоть немного подрасту.