Фрэнк нащупывает пульт от телевизора и увеличивает громкость до тех пор, пока не слышит ничего, кроме гнусавого голоса ведущего.
Фрэнк запил всерьез за два месяца до повышения, еще когда патрулировал Ибервилль, район мнгоэтажек к востоку от улицы Канал. Его напарником была молодая черная женщина, Линда Гетти, новобранец. Они работали вместе всего несколько недель, когда поступил вызов — в памяти он навсегда остался как Плохой Вызов. Был Прощеный Вторник, и для Фрэнка тот дождливый день стал началом разложения, постепенного падения до нынешней ненависти к себе и гнилого пьянства.
— Хуже нет, чем эти семейные разборки, — сказал Фрэнк.
Линда кивнула и щелчком выбросила окурок в окно патрульной машины, пока он отвечал диспетчеру.
— Ага, мы сейчас в паре кварталов оттуда, — сказал он в передатчик, и развернул машину. Теперь, думая о тех четырех-пяти минутах дороги до жилого муравейника на границе кладбища св. Людовика, он вспоминает смутное предчувствие беды, нечто похуже обычного нежелания оказаться между двумя людьми, которые ненавидят друг друга с силой, доступной только супружеским парам. Наверняка чушь, вроде как явление святого Павла в миске гамбо за миг до того, как подавиться панцирем почти насмерть. Выдумать что-то из ничего утешения ради.
— Я знаю, тебе сто раз говорили за время учебы, — он всегда частил, когда нервничал. — Но это рутинное дерьмо в сто раз опаснее чем, скажем, ограбление или облава на наркоманов. Там хоть заранее ждешь, что в тебя будут стрелять и все такое. А с этим дерьмом никогда не знаешь, чего ждать.
— Понятно, — Линда старалась говорить твердо и уверенно.
Когда они подъехали к зданию красного кирпича, покрытому граффити, в грязном дворе уже собралась небольшая толпа. Несколько человек стояли на улице, глазели на что-то на асфальте. Когда они вышли из машины, обернулись недоверчивые, озлобленные лица. Фрэнк помнит мелькнувшую мысль: хорошо хоть дождь перестал.
— Сделаете вы что-нибудь, наконец, или нет? — спросила женщина со светло-зелеными бигуди в волосах, низенькая и почти квадратная. Фрэнк услышал мужской голос из какой-то квартиры, громкий и безумный.
— Расходитесь по домам, — начал было он, и услышал, как ахнула Линда. Такой звук издают, увидев нечто в сто раз хуже, чем могли представить.
— А вы мне рот не затыкайте, — скрипуче заорала толстуха. — Я спрашиваю, сделаете вы что-нибудь?
Но Фрэнк уже отвернулся от нее к Линде, стоявшей по другую сторону машины, зажав рот рукой — пальцы заглушали голос.
— Что там? Что случилось? — но она уже показывала на то, что он заметил посреди улицы, когда тормозил у тротуара. Блядь, дохлая кошка, подумал он. Господи, неужели она устраивает сцену из-за дохлой кошки на дороге?
Линда нашарила сигарету, закурила, с силой затягиваясь, чтобы не вытошнило. Знакомая уловка.
— Фрэнк, — пробормотала она. — Боже мой, Фрэнк, ты взгляни.
Он обошел патрульную машину, не выпуская из виду встревоженных наблюдателей и окно, из которого доносился мужской голос. Посмотрел на то, что увидела его напарница.
Это была не кошка, понял он секундой позже, когда между столпившимися людьми мелькнуло маленькое тельце. Коричневая кожа и липкое красное размазаны по асфальту. Младенцу было, наверное, полгода, и Фрэнк без лишних вопросов знал, что по его голове проехала машина.
Линда оперлась о капот, кашляя, снова и снова повторяя: боже, о, боже, будто молилась между затяжками, будто существовал способ позабыть только что увиденное, отменить его. В толпе засмеялись сухим жестким смехом, который Фрэнк помнит так же ясно, как изломанное тело. А потом раздался первый выстрел, и он снова обрел способность двигаться, словно заклятье утратило силу. Он помнит, как заорал на Линду: мать твою, соберись немедленно, или тебе пинка дать?
— Извини, — прошептала она, вытерла рот и потянулась к кобуре. — Но, Фрэнк…
— Этому бедному ребенку вы уже ничем не поможете, — закричала толстуха. — Лучше бы подумали о тех, кого он еще не убил.
Линда уставилась на женщину, щурясь — слезы текли из ее глаз, капали с щек.
— Она права, — сказал Фрэнк. Он сунулся в окно машины, схватил передатчик, стараясь говорить спокойно. — Хуево дело, нам необходимо подкрепление!
Он умолк на миг, сделал глубокий вдох и подумал — слышит ли диспетчер, как колотится сердце в его груди, чует ли запах крови и адреналина по радио? Стрелявший поджидал их на втором этаже, забаррикадировавшись в квартире с подругой и ее тремя детьми. Один из детей лежал мертвым на дороге — это рассказала толстуха, когда Фрэнк закончил переговоры по радио. Парня звали Рой и он курил крэк весь день. Толстуха и об этом рассказала. Они вытащили оружие и начали подниматься на второй этаж по лестнице из железа и бетона. Миновали верхнюю площадку, пригнулись, Линда распласталась по стене, Фрэнк занял гораздо более опасную позицию метра на два ближе к двери.
Почти пять минут прошло, как он вызвал помощь, и все еще не было слышно сирен. Ладони Фрэнка вспотели, рукоятка пистолета стала скользкой. Они ясно слышали, как орут друг на друга за стеной мужчина и женщина, слышали голоса перепуганных детей, но выстрелов больше не было. Поднимаясь, Фрэнк заметил движение в разбитом окне. Видимо ребенка выбросили именно оттуда.
— Дерьмо, — прошипела Линда за его спиной. — Где они шляются, Фрэнк? Мы и подниматься сюда не должны без подкрепления.
— Заткнись на минуту, а? — прорычал он и вжался в железные перила, готовясь выстрелить, если дверь квартиры вдруг откроется и в руках у гада окажется что угодно.
Когда он закричал, обращаясь к людям за дверью, то услышал в своем голосе напряжение, затаенный страх. От этого затошнило почти как от вида мертвого младенца — следы шин отпечатались в мякоти, оставшейся от черепа и мозга.
— Рой? Рой, ты меня слышишь? Это полиция. Опусти оружие и выходи, пока никто больше не пострадал…
— Да пошел ты, козел! — прогудел из квартиры мужской голос. Черная краска облезала с металлической двери крупными уродливыми струпьями, под ней виднелся более старый и блеклый слой черного. Фрэнк очень четко помнил мелочи. — Ни хуя меня на заставят никакие копы Нового Орлеана! Засунь свою лживую задницу в свою полицейскую тачку и уматывай, или я вышибу этой суке мозги!
Снова вскрикнула женщина.
— Господи, ну где их носит, Фрэнк? Они уже два раза должны были приехать.
Он не знал ответа, но понимал, что в одиночку им не справиться.
— Не знаю, ясно? — прошептал он, борясь с паникой, заполнившей желудок свинцовым холодом. — Мы отступаем и ждем…
— Ждем чего, Фрэнк? Подмоги не будет, а он готов там всех переубивать. Ради бога, там же дети.
— Эй, ублюдок! — снова раздался мужской голос, хищный и взбешенный. Фрэнк знал: тут не помогут никакие уговоры, этот уступит только убийственной силе. — Ты че, оглох? Я сказал — убирайся с проклятой лестницы, или я ей черепушку продырявлю!
— Неважно, — Фрэнк ответил Линде настолько громко, насколько хватило храбрости. — В одиночку мы ничего поделать не сможем.
Он крикнул:
— Ладно, Рой, мы сейчас уйдем и оставим тебя в покое, как ты и сказал. Только сначала…
Дробовик рявкнул как гром, вырвавшийся на свободу из металлической оболочки. Черную дверь снесло с петель. У них попросту не было времени убраться подальше, понял Фрэнк, когда Рой поднял Маг-10 для нового выстрела. У его ног раскинулась женщина — Фрэнк видел, что она оказалась между Роем и дверью, и выстрел разорвал ее напополам. Рой был весь в ее крови, и воздух загустел от дыма и алой росы.
— Пригнись! — заорал Фрэнк на Линду, выгадывая драгоценные секунды на прицеливание, и выстрелил дважды, оба раза точно Рою между глаз. Огромный мужчина качнулся назад, и в спазме его пальцы нажали на курок в последний раз. Выстрел ушел в никуда, оставив только дыру в потолке над его головой, гипсовую пыль и еще немного порохового дыма. Рой сделал шаг назад, задел кофейный столик и рухнул на пол замертво.