Сняв кожаную кутку и аккуратно повесив ее на вешалку, Павел прошел за хозяйкой в комнату. С досадой вздохнув, Елена переложила с кресла пачку тетрадей на заваленный учебниками стол и пригласила гостя садиться.
Павел сел и беззастенчиво уставился на хозяйку. Она не была красавицей, но ее очень красили синие глаза с темными ресницами. Сердитое выражение лица ее не портило, хотя обаяния и не прибавляло.
Елена строго, как у нерадивого ученика, спросила:
– Зачем вы пришли. Совесть замучила?
Павел рассмеялся и легко признался, что так оно и есть.
– Понятно. В обычное время она вас не мучает.
– Я о ней и не вспоминаю.
– А с чего вдруг сейчас?
– Для меня это тоже загадка.
Елена посмотрела на него с нескрываемым подозрением и вдруг догадалась, – да просто он хочет пристроить своего ребенка в ее колледж!
Павел усмехнулся. Вот ведь как шутит жизнь! Он подозревал ее в попытке шантажа, и это вернулось ему бумерангом! Признал, что детей у него нет. И честно добавил, если бы он кого-нибудь куда-нибудь пристраивал, то это был бы не какой-то заштатный колледж.
Елена пренебрежительно сморщила нос, она не одобряла снобов. Павлу стало не по себе. К счастью, он вспомнил, что приехал справиться о ее самочувствии, и наконец-то поинтересовался, как она себя чувствует. Елена небрежно взмахнула рукой и уверила его, что вполне сносно. Просто синяк. Он наклонился и посмотрел на ее голые ноги. На стройном бедре расплылось отвратительное сине-зеленое пятно. На душе у него стало погано, и он сердито потребовал у нее немедленно поехать с ним в больницу, пообещав оплатить все расходы.
Елена посмотрела на него, как на малого ребенка, и снова отказалась.
Павел огляделся. Мужских вещей вокруг не было, но все равно, не замужем ли она? Спросил об этом прямо и Елена ответила, что нет, не преминув при этом уколоть, вас-де это никаким боком не касается. Павел почувствовал приятное облегчение, и сам поразился этому. Но тут же в силу негативного житейского опыта в его мозгу возникло досадное подозрение. В такие юные годы просто так директорами не становятся. Неужели она заслужила эту должность специфическим образом?
Поняв, о чем он думает, Елена сердито нахмурила ровные брови. Она стала директором не по блату, как он считает в силу извращенного склада ума. Просто она кандидат экономических наук. Да и лет ей уже тридцать.
Павел опешил. Елена выглядела от силы лет на двадцать пять. Недоверчиво переспросил, правда ли это, чем вызвал новый взрыв негодования. Она уже достала паспорт, чтобы ткнуть его носом в дату рождения, но пикировку прекратила мать, пригласившая их на ужин.
За ужином Павел рассказал забавный случай из своей практики, и Елена, не сумевшая удержать на лице маску холодной руководительницы, весело рассмеялась, сразу превратившись в озорную девчонку. У нее даже глаза засветились не холодным синим, а ярким голубым цветом. У Павла неистово забилось сердце, и вдруг открылась потрясающая истина – он влюбился!
Он притих, пытаясь осмыслить это сногсшибательное открытие. Елена поняла его молчание по-своему, и чуть заметно насупилась. Решив не форсировать события, Павел откланялся. Он даже не пообещал появиться еще, решив, что внезапность – дополнительное оружие влюбленного мужчины.
Уже сидя в машине, как мальчишка, мечтательно пялился на светившееся на пятом этаже окно, воскрешая давно позабытое ожидание счастья. Пообещав себе, что скоро, очень скоро увидит Елену вновь, уехал, и долго колесил по улицам вечернего города, не в силах заставить себя заниматься повседневными делами, такими далекими от тех чувств, что владели им сейчас.
Зеркало
На пятом этаже нашей старой девятиэтажки в проходной двушке обитала Люська, вреднющая беспардонная бабенка весом за сто кило, работавшая проводницей и выгнанная с железки за грубость. Стоило ли удивляться, что после пяти лет жизни с такой женой Николай, довольно приличный парень, начал пить, и, если бы не мать, вовремя забравшая его обратно в родительский дом, спился бы окончательно.
Люська, в принципе, бабенкой была симпатичной, и, пока не открывала рот, мужикам нравилась. Но, если уж открывала, то любой мужик, не бывший навеселе, уматывал со скоростью курьерского поезда. А те, что оставались, тоже выдерживали недолго, как правило, пару месяцев, не больше. В последнее время Люська окучивала иноземцев, коих в наших краях развелось немеряно, тем более, что те, как правило, тонкостей ее нелитературных речей не понимали.
Соседи же ее откровенно опасались и встреч с ней избегали. Правда, это не избавляло их от оскорбительных комментариев, которые Люська делала по поводу и без повода. Те, кто пытался противостоять ей в открытом бою, потом хватались за сердце и пили валерьянку, наслушавшись о себе много такого, чего прежде никогда в жизни не слышали. Чувствовала она себя после бурной свары победительницей и своими сомнительными достижениями гордилась.
Марья Ивановна из двадцать пятой квартиры искренне уверяла, что Люська биовампир, поэтому и доводит свои жертвы до слез, чтоб сподручнее было отсосать у них энергию. Соседи в это верили, все они после разговоров с Люськой чувствовали себя не просто уставшими, а ни к чему не годными.
Единственного сына Люськи воспитывала мать Николая, заявившая, что у такой матери вырасти может только рецидивист. Люська и не возражала, зачем ей такая обуза? Вольготная жизнь ей нравилась куда больше, чем участь матери-одиночки.
В последнее время она торговала по ночам в киоске, исподтишка всучивая алкашам паленую водку. Сама она не пила, а на упреки отчаявшихся жен беззаботно отвечала, что пусть их запойные муженьки пьют, сколько влезет, скорее сдохнут, без них воздух чище станет.
В этом же подъезде жила Настя, медсестра нашей районной больницы, девушка добрая, сочувствующая каждой твари. Она пыталась призвать Люську к порядку, объясняя, что зло, которое Люська бесшабашно рассеивает по белу свету, рано или поздно к ней и вернется.
На это Люська только смеялась, заявляя, что она не дурочка и в смешную мистику не верит. И вообще никакого зла не боится, она с любым расправится, человеком или призраком, ей все равно.
Как-то раз в приятный летний вечерок соседки собрались возле подъезда, обсудить последние новости, кто кого с кем застукал и прочие бабские сплетни. Настя в это время шла мимо со своей тетушкой, полноватой невысокой женщиной с добродушным круглым лицом. Они тоже приняли участие в общем разговоре.
И в этот момент всеобщего благодушия появилась Люська. От такого обилия потенциальных жертв у нее голова пошла кругом. Она немедля заявила: все вы, бабы, дуры! А ты, Настька, больше всех. Вот почему ты думаешь, что Андрюха только за тобой ухлестывает? Он этой ночью с Тамаркой из соседнего дома шастал. Они у меня пиво в киоске покупали. И многозначительно добавила: распаренные такие.
Не понять откровенного намека мог только глухой дурак. Все замолчали и посмотрели на Настю, ожидая отпора. Та растерялась. Не верить Люське не было причин, и она совсем сникла. Ее молчание вдохновило Люську на новые откровения.
– А твой алкаш, Светка, прошлой ночью дважды за чекушкой прибегал, пока ты в ночную работала. А еще хорошим мужем его считаешь! Сева то, Сева се! Да клуша ты наивная, и больше ничего! Я этого твоего Севу поиметь могу только так! – и она лихо прищелкнула пальцами.
Женщины молчали, потому что давно убедились, что Люську им все равно не перекричать. Голос у нее был пронзительный и на редкость сильный. Ей вполне было по силам сирену на пожаре заменить.
Внезапно в разговор вступила тетушка Насти, совершенно спокойно поинтересовавшаяся у Люськи, неужели той доставляет удовольствие говорить людям гадости.
Люська откровенно обрадовалась неожиданному развлечению.
– Конечно! А ты как думала, старуха? Все молодишься, молодишься, а сама-то уже давно ни одному е*** не нужна!
К ее удивлению, женщина не возмутилась, а лишь как-то странно усмехнулась. И пристально посмотрела нахалке в глаза. Люська побледнела, покачнулась, схватилась за сердце, и стала медленно оседать на землю. Подхватывать ее никто не стал, и она кулем с картошкой свалилась под ноги собеседницам.