– Здесь годится? – я остановился у витиеватой чугунной ограды, почти утратившей следы покраски и сильно заржавевшей – видать, давно не навещали усопшего родственники. За оградой в буйных зарослях травы виднелась массивная могильная плита из чистого белого мрамора, да с покосившегося памятника-барельефа сурово взирал лик какого-то генерала… а может, и графа. Во всяком случае, полустёртые буквы на памятнике было уже не разобрать без фонаря.
– Можно и тут, отчего нет, – Борька тоже разглядывал памятник, и наглая ухмылка как-то сама собой улетучилась с его губ.
Димка, взявшись за край, с натугой распахнул проржавевшую калитку, истошный визг ржавого железа разнёсся по округе. В кронах деревьев где-то неподалёку всполошились, загалдели кладбищенские обитатели, серые вороны и галки.
– Уй, холодная! – Витёк, мой секундант в этом деле, тронул ладонью надгробие. – Надо травы на плиту накидать, не то околеть можно к утру.
– Надо так надо, – вновь не стал возражать Борька. – Заодно и могилку почистим этому графину. Бабка моя грит, богоугодное дело покойников обихаживать… Давайте уже скорей, пацаны, сейчас стемнеет!
Выдрать в тесном квадрате могильной ограды всю пожухлую траву вчетвером – дело минутное. Травы тут наросло не то чтобы на небольшой стог, но для одного спального места вполне даже достаточно. Критически оглядев импровизированную постель, я развернул скатанное в тугой рулон верблюжье одеяло, принялся расстилать.
– Тоха, ты точно не примёрзнешь тут? – Витёк с сомнением оглядывал мои спальные принадлежности.
– Да не боись, не примёрзну, – я для убедительности оттянул ворот толстого свитера, торчавший из-под куртки. – Не зима ведь пока что!
– Ну вот тебе тут вода, если пить захочешь, – мой секундант помотал алюминиевой солдатской фляжкой. – Фляжку только аккуратней!
– Верну в целости, – улыбнулся я. Что значит друг, ведь подумал о такой мелочи, а я вот забыл…
Борька между тем уже гремел никелированной цепью, прилаживая её к чугунной ограде. Щёлкнул замок.
– Держи, Пурген! – он протянул мне второй конец цепи, с совсем небольшим замочком.
– За пургена в нос получишь, понял?!
– Ладно, замяли! – Борька хихикнул. – Узник совести, так лучше?
Вздохнув, я обернул вокруг щиколотки цепь, позаимствованную у Борькиного дворового пса Пургена (прозванного так за неуёмное стремление гадить везде, куда можно добраться), и защёлкнул дужку замка. Демонстративно выставил ногу – смотрите, всё без обману, не стащишь, замок не отперев. Борька, подпрыгнув, ухватил толстую ветку, протянувшую свою длань к самому монументу, подтянул и зажал под мышкой. Сморщив нос, выдернул из отросшей шевелюры волос и принялся с сопением привязывать к ветви крохотный ключик. Справившись наконец с ювелирной процедурой, мой оппонент осторожно отпустил ветку, и та закачалась над головой, уронив пару жёлтых листочков..
– Значит, так. Утром ключ висит – твой аппарат. Не висит – мой бинокль. Имеются вопросы?
– Давай-давай, цурюк нах хаус! – я демонстративно развалился на «ложе». – Но чтобы завтра до восьми как штык! Восемь ноль одна – всё, конец договора! Я тут до обеда сидеть не собираюсь!
– Да тебя через час тут не будет, – нахальная ухмылка уже вновь вовсю гуляла на Борькином лице.
– Но тебя точно родичи не хватятся? – Витёк озирался.
– Ну сказал ведь, они с Ленкой в гости к бабуле укатили! Они только завтра к вечеру дома будут.
– Дверцу прикрыть? – Димка взялся за ржавую калитку.
– Да не, не надо, – поколебавшись секунду, отмахнулся я. – Ворон только пугать!
– Ну спокойной ночки! С покойниками! – это Борька, разумеется.
Дождавшись, когда товарищи исчезнут из поля зрения, я закинул руки за голову, наблюдая, как последние лучи уходящего солнца один за другим покидают верхушку дерева. Вот ещё… ещё чуть… всё. Последний листок вспыхнул оранжевым пламенем и погас. Ну что… надо спать, пожалуй… а что ещё делать?
Вздохнув, я накинул на себя край верблюжьего одеяла. Вообще-то глупо, конечно. Вся затея глупая, и весь этот спор дурацкий донельзя. На «слабо» дураков обычно и ловят. Однако, как любит говорить наш сосед, бывший в войну энкавэдистом, – «назвался груздем – полезай в кузов». Может, взрослые дядьки и умеют как-то выкручиваться из таких вот дурацких споров, на то они и взрослые. Но не в четырнадцать лет. Тем более спор затеялся перед всем классом, так что отступать некуда…
В общем, поспорили мы с Борькой крепко и на кон выставили не щелбаны какие-нибудь – он японский кассетник, я старинный морской бинокль. А цепь, это уже, как говорится, на публику больше. Ну и сжульничать трудновато, это да, при всём желании. Поди-ка отомкни хороший замок в такой-то темноте… тут и опытный вор-домушник навряд ли чего сможет, хоть со всеми отмычками… Отсутствие фонариков любого рода, кстати, Борька специально оговорил, выторговал, жучила. Так страшнее.
Небо, вот только что залитое червонным закатным золотом, на глазах бледнело. Внизу же стремительно скапливался сумрак, неуловимо переходя в уже самую настоящую ночную тьму. Зябко поёжившись, я поплотней закутался в одеяло и закрыл глаза. Надо спать, надо спать… спать до утра. Как убитый, ага. Ну в самом деле, не таращиться же всю ночь, сидя на цепи, как Пурген. Этак и в самом деле с ума сойти можно. То куст под ветром шелохнётся, то что-то где-то скрипнет… треснет… Ну действительно, нельзя же всерьёз верить, что покойники по ночам из могил встают… вампиры там ещё… привидения… Про это в книжках можно читать, интересно, но верить в такие сказки советскому пионеру неприлично. Это же наше, советское кладбище, и не может тут быть никаких таких вампиров… и привидений… вампиров уж точно не бывает… не может быть на советском кладбище…
Вздрогнув, я открыл глаза. Кусочек неба над головой совсем погас, превратившись в тёмно-серое размытое пятно. Вокруг царил чернильный мрак, и я вдруг отчётливо понял смысл выражения – «хоть глаз выколи». Вот сейчас почернеет это серое пятнышко и непонятно будет, то ли открыты у меня глаза, то ли закрыты… Чёрт, надо было где-нибудь на новых могилках устроиться, вот что. Борька? Побухтел бы и спёкся. Потому что нету такого в уговоре, чтобы непременно тут ночевать, в самом заброшенном углу… а на советских кладбищах вампиров всяких и прочих упырей быть не может в принципе… а тут зато кресты кругом… мне бабушка говорила, всякая нежить креста боится… и покойники, которые вставшие из могил, и упыри, и вурдалаки… а вампиры ещё и осины… тут же растёт осина, разве нет?.. непременно должна тут расти осина…
Небо наконец почернело, как и положено ночью, однако света меньше не стало. Серебряные лучики дробились, пробиваясь сквозь листву, так что земли достигали немногие, однако я обрадовался им, как восходу солнца. Вот славно, луна взошла… теперь уже точно нестрашно… и никаких упырей… и покойников восставших… который час?
Часы на запястье с едва заметно светящимися фосфорическими стрелками высветили время – одиннадцать пятьдесят семь. Уже почти двенадцать, вот это здорово… совсем немного до рассвета… полночь… как там в том стихе-то древнем… полночь уже наступила… вылазит ночная нежить, страшная чарами злыми… не, это не надо… надо хороший стих вспомнить, жизнерадостный…
…Мутное белое пятно приближалось, неслышно плывя по воздуху. Вот оно выступило из густой тени, и лунный свет отчётливо высветил белый саван, и бледное лицо, и чёрные волосы… Хорошо, что я подстригся под полубокс, мелькнула где-то на краю оцепеневшего рассудка посторонняя мысль, вот у Борьки сейчас патлы встали бы, как помело… что это так стучит-клацает в голове – неужто мои же зубы? Точно, зубы… только бы не брякнула цепь…
Тихий сдавленный плач, перемежаемый всхлипываниями, точно где-то плачет девчонка. Чёрт, откуда тут девчонка?!
Восставшая из ада подошла уже совсем близко, и наваждение рухнуло. Девчонка. Обыкновенная плачущая девчонка, лет двенадцати от роду, только почему-то босая и почти голая. Что это такое на ней, не то донельзя стильная комбинация-ночнушка, не то какое-то платье для эстрадных танцев…