Откуда он вообще взялся на мою голову? За тринадцать лет ни одного чужого здесь не было. Кроме тех шаков, что Пасруд сожгли тринадцать лет назад. Но Пасруд внизу, ниже двух тысяч, туда дорога идет с Равнин! А здесь три с половиной! И сверху! Там после Большого Писца никто не ходил, кроме наших патрулей, это точно! На перевалах до сих пор папины записки лежат! Кстати, эта сволочь не полегчала, а совсем наоборот! Черт с ним, дотяну, уже совсем немного осталось. И барахло теперь уже не брошу, не ходить же два раза! Давай, Коно, давай, немного совсем, пёсик! Вход уже. Разбираем, затягиваем, закрываем. Уф! Какое счастье — снять со спины это безобразие!..
День пятый
Артем
В себя прихожу рывком. Где я? Что со мной? Понемногу возвращается память. Я уходил от людей Ахмадова… Через горы… Вылез на перевал… Спускался на заднице… Потом по камням… Погода испортилась… Сооружал полог… Упал… Умер? Не похоже… Я лежу на чем-то твердо-мягком. В смысле, на твердом лежит мягкое, а на нем я… И сверху такое же мягкое и теплое… И вокруг… Как спальник… в школе в туристских походах… Спальник?
Резко сажусь и только тогда догадываюсь открыть глаза. И тут же пытаюсь их протереть, охренев от увиденного. Не выходит — на мне… спальник. Самый настоящий. Выпутываю руку и, опираясь ею о своё ложе, осматриваюсь.
Итак. Ложа нет. На голой земле лежит… пенка! Пенополиэтиленовый коврик из того же школьно-туристского прошлого. На нем спальник. Совсем даже не детский. И не военного образца. Раз в пять легче и минимум вдвое теплее. Альпинистский? Наверное. В спальнике я. В голом виде. А вокруг… Дом? Возможно. Только если это дом, то самые нищие таджики живут во дворцах! В таких сараях даже рабов не держат: земляной пол, стены сложены из камней без малейшей примеси цемента, крыша сплетена из ветвей арчи. Но сплетено и сложено всё без малейшей щелочки. Вместо двери кусок брезента. Что это? Пастушья горная хижина? Скорее всего.
Расстегиваю спальник, намереваясь встать. Нарушая этим, оказывается, планы хозяев.
- Не вздумай, — раздается тонкий детский голосок.
Детский-то он детский, но как-то не хочется спорить, уж больно много в нем железа. Да и второй голос не внушает оптимизма:
- Р-р-р.
Приглядываюсь. В глубине дома сидит худенький пацан лет тринадцати с арбалетом в руках. Арбалет направлен мне в живот. Между прочим, игрушка явно самодельная, но сделана классно, видно руку мастера. И держит парнишка его умело, дернуться я не успею. А у ног пацана песик. Среднеазиатская овчарка. Во всяком случае, похож. Очень крупный кобель, в холке сантиметров под восемьдесят. Тут уж точно не дернешься. Собственно, я и не собирался.
- Насколько я понимаю, вы спасли мне жизнь, — говорю я, обращаясь к обоим, — считаете, что я такая сволочь, что могу отплатить злом?
- Не знаю. Но пока посиди в спальнике. Ответишь на вопросы, там посмотрим…
- Твое право, хозяин. Задавай.
- Ты кто?
- Артем.
Молчит, ждет. Ладно, в конце концов, он спас мне жизнь.
- Бывший прапорщик в отставке. Русский. Наемник.
- Рус. Это хорошо. Что такое прапорщик? Что такое наемник?
Только тут до меня доходит: парнишка говорит по-русски! Причем, язык для него родной! Сюрприз такой, что даже не сразу врубаюсь в заданный вопрос. А надо бы: не знать, что такое прапорщик он еще может, но слово наемник знают все!
- Прапорщик — воинское звание. Наемник — э… нанимаюсь за деньги выполнять разную работу.
- Военный, — голос явно теплеет. — Как ты сюда попал?
- А где я?
- На Мутных.
Мутных? Что Мутных? До меня вдруг доходит. Мутные озера! «Продолжаем движение в направлении Мутных озер и альплагеря «Алаудин». Я всё-таки дошел до этих озер. Почти дошел. Кусок пути меня протащили. Вот этот пацан протащил. Тяжко же ему пришлось, во мне килограмм под сто!
- Ты не ответил!
- Через перевал. Восточный Казнок.
- Врешь! За перевалом никто не живет.
- Я не говорил, что я там живу. Я там прошел.
- Докажи.
- Там были записки. Они в моей горке.
- В чем?
- В куртке, — надо же, что такое «горка», он тоже не знает.
- Там были бумажки, но они размокли.
Доверие почти рядом. Напрягаю память.
- «Группа под руководством…», — дальше цитировать не приходится, пацан опускает арбалет. Фамилия ему явно знакома. Но слабость проскальзывает лишь на мгновение. Стрела опять смотрит мне в лицо.
- Ладно, не врешь. Куда ты шел? И зачем?
Первый критический. Сказать правду? Или? Блин, а ведь я их подставляю! Если за мной придут джигиты, то этого парнишку они не пожалеют. Его арбалет и даже алабай против автоматов — слабый козырь…
- Сколько я был в отключке?
- Почти два дня. Так зачем?
- За мной гнались бандиты. Прижали к горам. Пришлось уходить. Боюсь, что я тебя подставил, они могут прийти за мной следом.
- Я умею обращаться с шаками!
Непонятное слово, но смысл, кажется, ясен.
- Всё зависит от количества. Как тебя зовут?
- Санька.
- Ты знаешь, чьи записки были на перевалах?
- Папины.
- Значит, я обязан жизнью не только тебе, но и твоему отцу. Я привык возвращать долги. Может, ты позволишь хотя бы одеть штаны?
- Одевай, — он машет рукой, — только к пушке не дергайся. Впрочем, патронов в ней нет, — и без всякого перехода, — жрать хочешь?
Мальчик встает и протягивает мне котелок. И тут до меня доходит. Это не мальчик. Это девочка! Даже девушка, лет пятнадцати. Короткая стрижка, одежда свободного покроя, скрывающая фигуру, дочерна загоревшее лицо… А в хижине полумрак. Понятно, почему я ошибся. Но сейчас, когда она стоит ближе, ее выдают глаза. Нет, глазищи! Синие глазищи на пол-лица каждый. Молодая красивая девчонка, ростом метр шестьдесят и в сорок пять кило веса. Она притащила меня в кош?! Ничего себе!!!
Пробую варево. Бульон с кусочками мяса. Вкусно! Немного необычно, но вкусно. Девчонка присаживается напротив.
- Что за мясо?
- Шаки.
Секунду врубаюсь. Потом меня чуть не выворачивает.
- Люди?
- При чем тут люди? Шаки!
- Бандиты? Ты называла этим словом бандитов!
Санька непонимающе смотрит на меня несколько секунд, а потом заливается смехом. Не вижу ничего смешного, но понимаю… что ни хрена не понимаю, но похоже, ем не человечину!
Санька
Ой не могу! Ой, держите меня семеро! Он решил, что я его человеческим мясом кормлю! Ну, приколист! Это же надо! Вот ведь додумался! И где бы мы его брали? Надо все-таки ему объяснить.
Сквозь смех выдавливаю слова:
- Шаки — это одичавшие собаки. От слова «шакалы». Только для шакалов они великоваты, потому «шаки». На отары нападают. На нас наскочила стая четыре дня назад. Десять штук. Мы их убили, теперь в Лагере много мяса. Бульон не из них, у меня сушеное есть на случай болезни.
- А почему?..
- Бандитов здесь нет. Но старшие часто о них говорят. Называют «шакалами». Поэтому я их так и назвала. Мы немного иначе говорим, чем старшие. Многие слова сокращаем. И слова из таджа используем, а не только из руса. У нас же не только русы. Таджей много. И балты есть. Даже два франка и пять спанов!
- Кого?
- Испанцев, — выговариваю старательно, мне это слово всегда плохо давалось.
- Понял. Франки — французы, балты — литовцы какие-нибудь, таджи — и так понятно. А откуда вы вообще здесь взялись.
- Потом, ты ешь давай! Или тебя шаки не устраивают? Могу шурпу из двухвосток сварить!
- Из кого?!
- Из двухвосток. Насекомые такие, летом их здесь много, вот ими и питаемся на пастбищах. Голову и хвосты ядовитые обрубаем, а остальное варим. Потом процеживаем — панцири на зубах противно скрипят, а внутри уже ничего нет, всё выварилось…
Ох, не то я говорю, мой бравый военный опять с лица сбледнул. Чего-то в нашей кухне ему не нравится. Надо же, нежный какой! Шаков не ест!.. А нет, ест! Вот это другое дело. Даже вопросы опять задавать начал.