Окончив школу, юный Гловацкий отправился в Новосибирск, поступил там в командное училище внутренних войск. Перестройка привела к разладу, а закончилась развалом СССР, так что Николай получил заветные погоны с двумя маленькими звездочками в последнем выпуске советских офицеров. А заодно побывал и на своей первой войне – сводный батальон курсантов отправили в Карабах, где противостояние армян с азербайджанцами привело к вооруженному конфликту. Затем тянул лямку взводного, получил старлея и роту, и тут пришла Чечня. Оборонял вокзал, был ранен, со слезами на глазах написал полдесятка «похоронок» и с той поры совершенно перестал шутить и улыбаться, даже когда получил орден Мужества на муаровой ленточке и добавил четвертую звездочку капитана на погоны.
После второй командировки стал пить и запросился на «выход». И как ни странно, но офицер с его боевым опытом, но неуживчивым характером потребовался для проведения занятий по тактико-специальной подготовке в институте МВД, что как грибы после дождя появились по всей стране. Одно это обстоятельство, на фоне стремительного сокращения вооруженных сил и военных училищ, говорило о том, каким государством становится Россия. И он словно обрел крылья, насколько интересно ему было вести занятия и готовить курсантов к новой войне, что должна была привести к ликвидации опасного очага терроризма, получившего передышку. И делал это на совесть, но начальству резкие высказывания по поводу коррупции и лизоблюдства не нравились, и строптивого майора Гловацкого «сплавили» в ОМОН, где он снова получил под командование роту. За год успел подготовить бойцов, с ними и отправился на вторую Чечню. Потерь «двухсотыми» не понесли, зато сам стал «трехсотым», получив сильнейшую контузию и ранение, тоже серьезное, от которых был списан на инвалидность.
И все – «разменяв» четвертый десяток, он сразу ощутил бесполезность и ненужность обществу. Молодая жена, сам же и обучал ее, юный лейтенант, следователь с огромными амбициями, «свинтила» первой, даже на развод не подала, и он лишь через несколько лет расторг этот брак без любви на одном лишь, как говорят в народе, «интересе». Начальство поступило так же и ту же квартиру, что обещало, не выдало, хотя он замучился обивать пороги в УВД и даже два раза написал министру. Наградили, правда, еще одним орденом Мужества, «прижав» документы на третий, и уволили подполковником, с благодарностью от президента. Последнюю отставник повесил в рамочке на стене убогонькой комнатенки в избушке, которую приобрел на выплаченные «боевые» и пособие в своем родном городе.
Тут доживал свой век: женщин избегал, ничего серьезного в общении с ними не позволял, людей немного сторонился, форму не носил и награды не надевал принципиально. Читал книги в каком-то запое, прикупил себе сварочный аппарат, варганил окрестным обывателям потихоньку мангалы, коптильни, сейфы под оружие, решетки, двери и прочие нужные в хозяйстве вещи. Занятие находилось, в своем дому их всегда навалом, хотя ковылял с трудом, опираясь на трость.
Год назад словно толкнуло: а как же тезка, тот самый расстрелянный генерал? В Интернете информация на него отыскалась, пусть и немного, но определенные выводы для себя отставной подполковник сделал. Псковский УР дивизия Гловацкого заняла крепко, вот только немцы ударили южнее на полсотни верст, захватив город Остров со стратегически важными мостами, взорвать их не успели. Разбив за два дня боев наши войска, которые бросали в наспех подготовленные контратаки, танковые дивизии Вермахта стали продвигаться на восток. Судя по всему, само слово «окружение» имело тогда на советские войска магическое воздействие. Гловацкий увел дивизию из УРа то ли самовольно, то ли получив на то устное согласие от командира корпуса генерала Кособуцкого, который на следствии этот факт отрицал. Вот только отвод привел к панике – сразу две дивизии двинулись к псковским мостам, а их преждевременно взорвали. Так что войскам пришлось бросить матчасть и переправляться через реку Великую на подручных средствах. А затем долгий отход вдоль берега Чудского озера на Гдов, вот только дорогу на Ленинград перехватила немецкая мотопехота, устроив нашим «котел».
Тут генерал оставил свою дивизию, ушел на военном корабле по озеру. Следствие расценило это как дезертирство и шкурничество, хотя Гловацкий был болен и передал командование начальнику штаба. Вот тогда последовал трибунал, по приговору комдива казнили за сдачу Пскова и Гдова, а генералу Кособуцкому «впаяли» 10 лет лагерей. Правда, спустя год амнистировали, и войну тот окончил также командиром корпуса. Довольно мутная история, недаром спустя 17 лет реабилитировали.
Поиск истины целиком поглотил отставного подполковника, и месяц назад он специально отправился в Псков, как говорят военные, «провести рекогносцировку» на месте. Затем поехал в Гдов, где произошла совершенно невероятная встреча с очевидцем тех давних событий, мистическая, можно даже так сказать, насквозь непонятная и загадочная, а теперь отправился на поезде обратно домой…
– Чай пить будете, пассажир?
Молодящаяся проводница, чуть полноватая женщина бальзаковского возраста, игриво стрельнула глазами. Бывают ведь такие красотки, что будут выпрашивать комплимент даже у него, седого, битого жизнью инвалида, ибо чувствуют себя крайне скверно, если кто-нибудь не скажет им откровенных «сладких» слов.
– Чуть позже, хорошая вы моя, и обязательно! И еще бы чего-нибудь к этому, вечерком?
Гловацкий поощрительно улыбнулся, но проводница сделала вид, что не поняла почти откровенного предложения, тут же соскочив с темы, и, как говорят путейцы, перевела стрелки.
– Что покрепче только в ресторане!
– Да я не пьющий, – пожал плечами Гловацкий и пошутил на свою голову: – О такой красивой жене всю жизнь мечтал.
– Все вы мечтаете, – отрезала женщина и оценивающе посмотрела на него, моментально оценив незамысловатый фасон одежды и трость у полки. И добавила, собрав полные губы в «гузочку»: – Много вас таких, как лососи на нерест прете. Недаром говорят, что седина в бороду, а бес в ребро!
Гловацкий пристыженно закряхтел, словно старик, а проводница, узрев искреннее смущение, сменила гнев на милость:
– Через полчаса чай принесу, с печеньем. Хорошо?
И победно улыбнувшись, медленно повернулась, дав ему возможность оценить округлый зад, обтянутый форменной юбкой. И величаво, поступью природной королевы, выплыла из купе, задвинув дверь и оставив устойчивый запах дразнящего ноздри дорогого парфюма.
– Ах, какая женщина, – задумчиво пробормотал Николай Михайлович, помотав головой, статью прям гренадер, а не бабенка. – И тут же вернулся к прерванным этим визитом мыслям. В купе он сейчас ехал один, трое других попутчиков, студенты питерского вуза, а видом патлатые хиппи времен его молодости, набрав в пакет бутылок, удалились в соседний вагон, где ехали, как он понял, их сокурсницы. Так что ничего не мешало ему предаваться мыслям вслух – что Гловацкий часто делал, привыкнув к подобным беседам за последние полтора десятка лет.
– Странный дед, одна старушка мне сказала, что юродивый, другая – что колдун. Правда, добавила, что вреда не несет, а польза бывает, – наморщив лоб, произнес Николай Михайлович, вспоминая ту встречу. Они столкнулись у старинного Гдовского кремля, порядком порушенного временем и войнами, но сохранившего большинство стен.
Неопрятный старик с душком от грязного тела и неприятным запашком изо рта, типичный расейский бомжара, сам подошел к нему и спросил, кто он такой и что тут делает. И неожиданно для самого себя Гловацкий полностью представился, хотя вначале решил дать старикану сотку на водку, а чего еще такому человеку нужно?!
Но все пошло совершенно по-иному. Услышав ответ подполковника, старик буквально остолбенел, застыл, его поблекшие глаза будто покрылись дымкой, забормотал довольно-таки бессвязно: «За собою пришел, значит, в ином обличье?! Ну да, видел я тебя тогда, как ты на берегу кровь утирал да платочек свой уронил. А я, хоть мальцом был, подобрал, чуял, что вернешься к нему. Вот, возьми, при себе много лет хранил».