Все просто отлично!
Он еще не знал, что для всех оставшихся в вертолете это будет последний подъем на высоту.
В аэроклубе всегда избегали этого страшного слова: «последний». Говорили: «крайний».
Но для них это был именно последний подъем.
* * *
Деревня Юркино. Десять часов сорок четыре минуты.
Николай Рудницкий потянулся и перевернулся на другой бок. Лето, дача, жара, блаженство… Хорошо поваляться в кровати.
Он лежал, не открывая глаз. Знал, что яркий солнечный свет заставит его окончательно проснуться. А так… Можно перевернуться на другой бок и посмотреть какой-нибудь интересный сон. Самые интересные сны снятся утром, если снова провалиться в зыбкую дремоту. А может, они просто лучше запоминаются? Может, в этом все дело?
Николай перевернулся, натянул на плечи легкое летнее одеяло. И почувствовал, как на его лоб легла мягкая прохладная ладонь.
Нет, придется вставать. Ваня не даст ему поспать. Сыну скучно одному.
Николай со стыдом почувствовал, как в его душе зашевелилось легкое сожаление о пропавшем утреннем сне.
«Да черт с ним! Какой тут сон? Ваня же хочет играть!»
Он открыл глаза и увидел лицо старшего сына. Круглое, белое, похожее на луну, со смешными оттопыренными ушами. Тонкая струйка слюны, сбегавшая из угла Ваниного рта, блестела на солнце.
Николай улыбнулся Ване, протянул руку и привычным жестом вытер слюну.
— Доброе утро, сынок! Как дела? Как спалось? Ваня расцвел и радостно загудел, как океанский лайнер, входящий в гавань.
— Что видел во сне?
Сын закатил круглые глаза:
— А… е… вку…
За шестнадцать лет Рудницкий научился хорошо понимать речь сына. То, что другим казалось бессмысленным набором звуков, на самом деле являлось речью. ВАНИНОЙ речью.
— Тарелку?
Мальчик затряс головой:
— А… е… вку… А… е… вку!
— Ты, наверное, хотел есть, а? — Николай прищурился. — Проголодался, обжора?
Он никогда не позволял себе сюсюкать с сыном. Он всегда болезненно морщился, когда знакомые или родственники жены начинали причитать: «Ванечка, Ванечка! На вот тебе конфетку, хочешь? Только разверни бумажку, с бумажкой не ешь».
Нет. Отец разговаривал с сыном как с равным. И пусть Ваня не всегда понимал его, но — Николай чувствовал — был ему за это благодарен. Ведь Ване очень хотелось быть таким же, как все.
Таким же… Но Ваня не был таким, как все. Эти дурацкие хромосомы — и кто только их придумал? — сложились в скверный пасьянс. Умные люди в белых халатах, которые всегда все знают, вынесли безжалостный вердикт: синдром Дауна. ЭТО они знали, не знали только самую малость — как лечится эта хрень? «Увы, прогноз неблагоприятный», — говорили они. «Хорошо, хоть он может в минимальной степени обслуживать себя». Это означало — не пачкает штаны и уверенно держит в руке ложку.
Да… Его сын был обыкновенным дауном. Но для семьи Рудницких это ничего не меняло. Они… Нет, они не привыкли к этому. Даже и не думали привыкать. Они просто приняли это как факт. Как цвет волос и форму носа. Да, их сын — дауненок. Очаровательный, милый дауненок, рыхлый и толстый, не умеющий ни читать, ни писать… Да, он такой. Но разве поэтому он хуже других?
Он не лучше и не хуже. Просто он — ТАКОЙ. Вот и все.
Николай вспомнил, как постепенно их круг общения стал сужаться. Нет, не потому что его приятели стали отдаляться от семьи Рудницких. Наоборот, они старались вести себя корректно. Но они смотрели на Ваню с сожалением.
Какого черта? При чем здесь жалость? Не надо нас жалеть. Нет причин. Да, он ТАКОЙ. Но это — НАШ сын. И мы его любим. И он нас любит: так сильно, что никому из вас и не снилось. В его простой и чистой душе столько любви, что ею можно вскипятить Северный Ледовитый океан. Так чего нас жалеть? У нас все хорошо.
Николай перестал приглашать друзей домой. Перестал с ними встречаться. Перестал звонить.