– Молчи, корова недоделанная! Стоит тут, фря, задницей вертит! – постепенно входила женщина в раж, багровея лицом и источая прежний истошный чесночный запах.
– Так все-таки я корова или фря? Это, знаете ли, разные области аллегорий. Уточните, пожалуйста, прошу вас.
– Ишь, еще и огрызается! Корова!
Повернув голову в сторону Наташи, тетка обрушила на нее гневный взгляд, но сомнение таки мелькнуло на миг в ее глазах. Оно и понятно – объект для гнева никак на «корову» не тянул. Наташа была худа, как тростиночка, и стройна, как пугливая горная газель.
– …Худая! – тут же добавила к своей «корове» тетка, и Наташа чуть не задохнулась от восторга. Вот это перл! Вот это да! Корова худая! А сам диалог чего стоит! «Дергаешь копытами» и «телка стельная» – такое же вовек не придумаешь! Нет, надо все, все запомнить. Дословно. И потом воспроизвести. А ключевыми словами для воспроизведения будут – «корова худая»…
– Сука в ботах! – пробурчала невнятно тетка, видимо решив, что «худой коровы» для Наташи маловато будет.
– Что вы! Я совсем не в ботах! – мило поморгав черными длинными ресницами, доверительно сообщила ей Наташа. – Я в босоножках на высоком каблуке…
– Нет, в ботах! Сука! В ботах! Я сказала – сука, значит, сука! – распаляясь эмоциями, уже билась в истерике женщина. – Иди давай отсюдова, раз ездить не умеешь! В такси со своими копытами езди, поняла?
– Хорошо. Как скажете. Я пойду. Тем более что в этом милом диалоге мы уже две остановки с вами проехали. Моя следующая. А только я все равно не в ботах, а в босоножках на высоком каблуке… – лучезарно улыбнулась женщине Наташа, чудом увернувшись от рыхлого с ямкой локтя, нацеленного в ее худой бок.
Струя пассажиров вынесла ее из автобуса, и несколько сердобольных взглядов обласкали ее сочувствием – как-никак, а нахамили бедной девушке. Худой коровой обозвали и сукой в ботах. Спасибо, конечно, граждане… Ой, а какая там телка была, уже и не вспомнить! Как же, как же, слово такое… колхозное. Надо сосредоточиться и вспомнить, а то уплывет. Стиляжная, степенная, стильная… Господи, как же… Стельная, вот как! Теперь не забыть бы. Надо срочно на работу бежать! Записывать!
Взмахнув сумочкой, Наташа поспешила к цели, с элегантной легкостью постукивая каблучками-шпильками и бормоча себе под нос: «Телка стельная, корова худая, сука в ботах». И снова: «Телка стельная, корова худая, сука в ботах…»
* * *
А что было делать – пришлось повторять. Иначе вылетит из головы, потом и не воспроизведешь. Плоховато у нее было с запасом подобного рода хамских перлов. Откуда им было взяться? В ее родном доме отродясь мужчины не водилось, ни хамского, ни интеллигентного. Тишина, чистый воздух, салфетки накрахмаленные. Бабушка маму одна растила, потом они с мамой вдвоем ее, Наташу, растили. Вернее, втроем. Все время она про старую няньку Таю забывает. Может, потому, что Таечка им не родственница? Древняя старушка, прибившаяся молодой еще девушкой к дому, беженка с оккупированной территории, ставшая нянькой малолетней тогда еще бабушке, а впоследствии и маме, и ей, болезненной и «несадиковой» Наташе, и в конце концов оставленная после перенесенных двух инсультов в семье «на покое». Слепая, глухая, маленькая – сухонькое поленце, а не старушка. Правда, ослепла она совсем недавно. А когда Саша приходил предложение делать, Тая смотрела на него так же настороженно, как и мама с бабушкой. Как перепуганная овца на волка! Все-таки первый мужчина в доме с настоящим предложением руки и сердца.
– Легонький мужичок, уж больно легонький, Наташичка… – вынесла нянька Тая тогда свой приговор, с сомнением покачивая сухой головой с реденькими, прибранными пластмассовой коричневой гребенкой волосами.
– В каком это смысле – легонький? – подняла на нее Наташа насмешливый, но слегка недовольный взгляд. По большому счету, Таино мнение интересовало ее меньше всего, но все равно задело.
– Да в таком и есть смысле… Колодезь не выроет, избы не поставит. Видно, что легонький.
– Да зачем, зачем ему самому надо колодец рыть? И избу ставить тоже ему без надобности! Да и вообще – кто это сейчас колодцы роет и избы ставит? Не те времена, няня Тая!
– Во все времена мужик видными делами ценился, Наташичка. Чтобы все мог сам порешить. И сад посадить, и дом построить.
– Да ну тебя, нянь… Сейчас тот мужик больше ценится, который все это себе купить может. А тяжелый физический труд нынче не в чести. И вообще, еще неизвестно, что легче – самому дом построить или денег на строительство заработать! А Саша – он как раз из тех, кому проще заработать!
– Ну так я и говорю – легонький… – снова вздохнула старуха, поджав губы сухой скорбной подковкой.
Наташа было навострилась еще с нянькой поспорить, но бабушка махнула в ее сторону досадливо – отстань, мол, от старухи. И лицо сделала такое недоуменное, что Наташа и впрямь своей горячности устыдилась. Действительно, нашла на кого сердиться! На Таечку!
Хотя и от самой бабушки тоже повеяло тогда некой боязливой неопределенностью относительно Сашиного предложения. И от мамы. Потом они, конечно, попривыкли, что у внучки и дочки муж есть, но поначалу жили в тревожно-боевой готовности. Не вмешивались, нет. Хотя робкие маневры вроде тестов-испытаний устраивали, провоцируя зятя на демонстрацию грубой мужской агрессии. Но Саша, честь ему и хвала, все испытания выдержал с достоинством. Вернее, сам он тогда и не понял, что его «испытывают». Потому, может, и тест на «повезло ли Наташеньке с мужем» прошел походя и без особых стараний. Он вообще такой, чересчур в этом смысле рафинированный. Честный, влюбленный, интеллигентный. Хоть сковородкой по голове его бей, а хамских перлов не дождешься. Плоховато, плоховато у них в семье с перлами, приходится выкручиваться как-то, на стороне изыскивать…
Взбежав по лестнице на второй этаж, Наташа выглянула в коридор – никого, слава богу. Теперь бы еще мимо приемной пройти незамеченной. Придется на цыпочки привстать, попытаться обмануть чуткое ухо секретаря Аллы Валерьяновны. Если бы окончательно повезло и она в интернете сидела бы или любимому начальнику кофе варила, то, может, и удалось бы проскочить незамеченной…
– Наташа! Наконец-то! Ты почему не предупредила, что опоздаешь? Иван Андреич тебя уже три раза спрашивал!
Жаль. Не удалось обмануть чуткое ухо. И зоркий глаз тоже. Оно и не удивительно – сорок лет секретарского стажа обострили у этой проныры все чувства до самой высокой степени, присущей разве что экстрасенсу. А про любознательность так и вообще говорить нечего – сейчас обязательно спросит, не случилось ли у нее чего семейного.
– Ты, кстати, почему опоздала-то? Что-то в семье случилось, да? С мужем поссорилась?
Последнюю фразу Алла Валерьяновна произнесла с уважительным придыханием. Сама она замужем отродясь не бывала и потому искренне полагала, что муж для того только и нужен, чтобы по утрам с ним собачиться. А насобачившись вдоволь, можно и на работу опаздывать. Тогда эта причина будет в уважительных числиться.
– Почему сразу поссорилась? Нет… Просто опоздала, и все.
– Ничего себе – просто! На полтора часа!
– Ой, да ладно, Ал Валерьянна. Что у нас тут, конвейер встанет?
– Да нет… Просто шеф сидит и психует, а я не знаю, что ему говорить.
– А пусть ваш дорогой шеф не психует! Что ему, больше психовать не из-за чего?
– Наташ, ты пройди, загляни к нему, вдруг и впрямь что-то срочное!
– Нет! Могу я хотя бы отдышаться и в порядок себя привести? Сейчас дойду до кабинета, потом уж…
Последнюю фразу она бросила уже через плечо, доставая из сумки ключи от кабинета. Ворвавшись к себе, плюхнулась в кресло, и оно с мягкой и торопливой готовностью спружинило ей навстречу, демонстрируя образчик дизайнерского, потакающего гедонизму офисного изыска. У них тут вообще все в этом смысле – лепота! Иван Андреич любит шику-блеску дать. Ну, да бог с ним… Теперь первым делом – записать «добычу»! Тетка ее называла… Корова стельная? Нет, черт возьми! Это телка – стельная! А корова – худая. А сука – в ботах! Что-то еще было, но это уже позже, мелочи сами придут в голову. Теперь – Иван Андреич, шпрехен зи дейч, и черт бы его побрал…