– Что ни говорите, а порода есть порода. Она всегда таит в себе нечто… – Оборвав эту интересную мысль, знаменитый писатель поспешно прикрыл ладонью рот. И после небольшой паузы добавил: – Признаться, дружище, от эдакого прадеда и я бы не отрекся.
У Пайнсона похолодели кончики пальцев.
– Вот кстати! – воскликнул он, будто его только что озарило. – Этот прадед оставил любопытные записи. Весьма любопытные.
– Вот как? Дневники, наверное? – насторожился мистер Бэрбидж.
– Ничего похожего. Он записал некую историю, вроде легенды. Может быть, вы сумели бы ее как-то использовать в своей работе. Если она покажется вам занимательной, я почту за честь…
– О чем речь, дружище! – Бэрбидж уже предчувствовал неизбежное, но еще сопротивлялся. – Коль скоро вы доверяете мне рукопись, я в самое ближайшее время прочту и сообщу вам…
– О нет! Так у нас ничего не выйдет, сэр. То есть, разумеется, вам я безгранично доверяю. Но рукопись в ужасном состоянии. Многое неразборчиво, расплылось… – Возбужденный нотариус перевел дыхание. – Мне, представьте, удалось воспользоваться воспоминаниями отца, которому немало порассказал дед. И все равно остались пробелы. Каюсь, мистер Бэрбидж, я заполнил их своим воображением и… все начисто переписал, все. – И Пайнсон достал с книжной полки пухлую тетрадь в клеенчатом переплете.
Сэмюэль Бэрбидж растянул губы в улыбке.
– Ну что ж… это и вправду, должно быть, любопытно. – Он уже понял, что настало время расплачиваться за ужин и ночлег. И все же (чем черт не шутит!) сделал отчаянную попытку ускользнуть. – С собой дадите? Я извещу вас не позже, чем через неделю. Напишу или позвоню.
Нотариус отмахнулся обеими руками.
– Храни вас боже, мистер Бэрбидж, от моего почерка! Он даже Эмме… жене то есть, не по зубам. Лучше я вам почитаю вслух, а вы… Но, может быть, вы хотите спать, сэр?
Это был шанс. Мгновение писатель колебался. Но вежливость (треклятая вежливость!) одержала победу.
– По натуре я сова, – вздохнул он обреченно. – Ночью привык работать, днем – отсыпаться.
– Вот и чудесно! – У Пайнсона просто камень с души свалился. – Сейчас я вам прочту, а дней через пять-шесть, если пожелаете, вышлю машинописную копию.
– Договорились, – мужественно кивнул Сэмюэль Бэрбидж. Его просохшие усы завивались на концах и напоминали теперь лиру, перевернутую вниз.
Нотариус долго сопел, прокашливался и, облизнув губы, решительно произнес:
– Легенда о рыжем герцоге. Глава первая. – Тут он густо покраснел и отер лоб. – Не судите строго, мистер Бэрбидж. Я позволил себе разбить на главы… Поверьте, для одного лишь удобства.
Откинувшись на спинку кресла, писатель рассмеялся.
– С чего бы вам трусить, коллега? Позволили – значит, позволили. Разбить на главы, кстати, уже половина дела.
Пайнсон благодарно ему улыбнулся и, глотнув напоследок побольше воздуха, начал.
Глава I. Драка в «Гусиной печени»
Дорога, извиваясь, ползла на пригорок. Из-за пригорка выглядывал краешек заходящего солнца. Поднявшийся ветерок разгонял въедливую пыль, клубы которой весь день носились за повозками и лошадьми. Двое утомленных путников жадно вдыхали долгожданную прохладу. Один из них, низенький лысый монах с острыми глазками, размашисто перекрестился и ускорил шаг.
– Куда вы так припустили, отче? – живо поинтересовался его спутник – гибкий загорелый юноша, лицо которого, казалось, выражало готовность хохотать по любому поводу. – Или вам взбрело перескочить через этот холм с разбега?
– Брось шутки, парень. – Голос святого отца напоминал не то карканье ворона, не то тележный скрип. – Иначе, клянусь Господом, ты скверно кончишь.
– Мне страшно, отче! – Юноша умело изобразил испуг. – Страшно за вас: вы клянетесь Господом направо и налево. Как бы ему это не надоело.
– Все же не так, как надоел мне ты, болтун, – проворчал монах, сдерживая улыбку. – Сколько твердить тебе: оставь свое дурацкое «отче». Я Сэм, просто Сэм. Можешь запомнить?
– Запомнить-то могу. Но язык не поворачивается. Вот если бы мы очутились в трактире… Далеко еще?
– Как раз за холмом.
– Да ну? А вы не заблуждаетесь, отче?
– Клянусь Господом, парень, ты меня…
– Молодчина, Сэм! – Юноша хлопнул монаха по плечу. – Ну-ка, пошевеливайся! Ползешь, как сонная муха!
Он бодро зашагал вслед заходящему солнцу, и старенькая лютня в заплатанном мешке весело колотилась о его спину.
– Послал Бог попутчика! – скрипел семенящий рядом монах. – Шут гороховый!
– Угадал, Сэм, – кивнул юноша. – Я и вправду вроде шута. Но ты смело называй меня Томом. Не обижусь.
Когда путники миновали пригорок, солнце успело спрятаться в кроны деревьев. Сумерки быстро сгущались. Однако трактир оказался на месте. Это был большущий, добротно сколоченный домина. Над входом висела косо прибитая доска. Всмотревшись, Том различил на ней неряшливо намалеванную птичью голову и скачущую надпись: «Гусиная печень».
– Коль не повезет, сожру вывеску, – пообещал юноша, сглатывая слюну.
– Бог этого не допустит, – ехидно прокаркал монах
Том толкнул дверь плечом.
– Ты за него поручился, Сэм. С тебя спросится.
От пьяных голосов и звона кружек в трактире стоял несмолкающий гул. Кисловатый запах пива и аромат тушеного мяса аппетитно щекотали ноздри. Бородатый трактирщик с голыми по локоть волосатыми лапами проворно сновал между скамьями. Двое вошедших путников протиснулись к пустому столу.
– У меня есть шиллинг, парень. – Монах легонько хлопнул себя по карману. – Оставь вывеску про запас.
Том смотрел на него с неподдельным изумлением.
– Неужто святой отец станет кормить шута?
Колючие глазки монаха гневно сверкнули.
– Эй, хозяин! – пронзительно крикнул он. – Два жарких и две кружки эля!
Запыхавшийся трактирщик беглым взглядом оценил его вместе с потрохами и, пряча усмешку в бороду, молча исчез. Вскоре необъятная сонная бабища грохнула перед ними дымящееся блюдо и вторым заходом принесла пиво.
Монах возвел очи к бревенчатому потолку и зашевелил губами. Его лысина тускло блестела.
– Отче, – проговорил Том, набивая рот, – сдается мне, вы медлите там, где надо торопиться.
Запивая мясо пенящимся элем, он внимательно изучал шумливых посетителей трактира. В основном здесь пировали вилланы, ремесленники и мелкие торговцы. В затемненном углу, явно не желая привлекать внимания, одиноко расположился дворянин, возле которого суетился тощий слуга. Несмотря на духоту, дворянин оставался в плаще и шляпе, надвинутой на самые глаза. Упускать такой случай было глупо. Едва не подавившись от спешки, Том достал из мешка лютню.
– Что ты собираешься делать? – насторожился монах.
– Немного подзаработать. Если повезет, напьемся в лучшем виде.
Монах резко поднялся.
– Эй, хозяин! – Он припечатал к столу шиллинг, и трактирщик вырос, как из-под земли. – Получи с нас!.. Храни тебя Бог, парень, я ухожу.
– Ты чего это, Сэм? Чудной ты какой-то.
Монах сделал несколько шагов и обернулся.
– Заруби себе на носу, парень: у каждого зверя своя шкура. Один разгуливает в бархате, другой – в рясе, третий скалит зубы из-под лохмотьев. А выпусти их нагишом, так все они, клянусь Господом… – Безнадежно махнув рукой, он вышел.
Том озадаченно смотрел на дверь. «Эк завернул!» – с усмешкой пробормотал он. В это время несколько пьяниц жалобно затянули песню о девочке-сиротке, рыдающей на могиле матери. Их осипшие голоса никак не могли попасть в лад. Но Том все же различил мотив и мгновенно подобрал его на лютне. Раскрасневшиеся добродушные рожи, как по команде, повернулись в сторону музыканта. Том заиграл громче. Они блаженно заорали, старательно подражая плачу сироты. Кое-кто и сам уже начал всхлипывать.
Когда песня кончилась, Тома наперебой стали подзывать и предлагать угощение. Но он, как бы не слыша, вновь ударил по струнам и перекувыркнулся в воздухе. За его спиной восторженно взвизгнула женщина. И он с комической серьезностью запел о доблестном рыцаре Джоне, который отправился воевать с сарацинами и бежал от огородного пугала. Вокруг смеялись и отбивали такт кружками. А когда Том наглядно изобразил падение рыцаря с лошади, трактир наполнился одобрительным ревом. Среди общего веселья лишь дворянин в темном углу сохранял невозмутимость. И все же Том ему первому протянул пустую кружку.