Кононенко так и не появился, сколько Шатков ни звонил ему: он как сквозь землю провалился, хотя день назад Шатков говорил с ним по телефону из Москвы и у Кононенко никаких срочных дел на сегодня вроде бы не предвиделось и тучи на горизонте не возникали. Что случилось с тезкой, кто отвлек его, каким делом повязал? Вопросы, вопросы, вопросы, сплошные горбатые знаки, ведомые каждому несмышленому школьнику, – всюду одни только вопросы и ни одного ответа на них.
Воздух за окном сгустился, посинел, на недалеком молу, увенчанном старым белокаменным маяком – греческой еще, говорят, постройки, – зажглись огни, набережная, около которой стоял дряхлый теплоход, тоже украсилась огнями. Шатков с грустью посмотрел на набережную, на теплоход, набитый людьми, полный музыки, напитков, чьих-то надежд, любви, свиданий, и ему остро (даже в горле что-то захлюпало, и сам он сделался каким-то мягким, печальным) захотелось уехать отсюда, уплыть на этой вот древней громадине…
Он помассировал пальцами виски, растер уши, особенно тщательно мочки – говорят, в ушах, по-над хрящами, в мочках сокрыты важные нервные центры, управляющие телом, если их помассировать, – они и отрезвят человека, и снимут головную боль, глухоту, щемленье в затылке и тесноту в висках, заставят ровнее работать сердце, и дышать после этого обязательно сделается легче, – сходил к телефону-автомату, еще раз позвонил Игорю Кононенко. Пусто. На обратном пути бросил барменше:
– Приготовьте, пожалуйста, еще один кофе. Покрепче!
– Покрепче – только двойной!
– Тогда двойной.
– Это будет стоить в три раза дороже.
Шатков не удивился такой арифметике – кофе крепче будет только в два раза, а дороже в три, – согласно кивнул:
– Договорились!
Шатков снова вернулся к телефону-автомату. Набрав номер Игоря, он минуты полторы держал трубку у уха, слушая редкие хрипловатые гудки – Кононенко не отвечал, потом с сожалением повесил трубку на рычаг. Задумчиво постоял у телефона, задумчиво помял одно ухо, потом другое – все, сроки прошли, надо действовать самостоятельно. Было муторно и тревожно, и отчего было так муторно, так тревожно, Шатков не мог понять, – и чувствовал он сейчас себя много хуже, чем днем после драки.
Хоть и не хотелось ему улыбаться – не было настроения, но он заставил себя улыбнуться, ладонью прикрыл рот, словно бы закрепляя эту улыбку на лице, и с улыбкой вернулся в кафе.
Чашечка кофе стояла на блюдце перед барменшей. Шатков уплатил по счету, сверху добавил еще столько же – знал, что этим обратит на себя внимание и барменша запомнит его именно по этому жесту. Впрочем – все это мелочь в сравнении с настоящими деньгами.
Барменша круто выгнула брови, усмехнулась:
– Ого, какая роскошь! Отчего так?
– Захотелось почувствовать себя белым человеком.
– Для этого надо действовать по-другому: взять одну из девочек и заказать три бутылки коллекционного шампанского, одну распить здесь, две – в доме.
Шатков повернулся, внимательно оглядел зал:
– Разве тут есть стоящие девочки?
Барменша выгнула брови еще круче:
– Ничего себе заявочки! Может, тебе английскую королеву привести за руку?
– Не надо. Слишком стара.
– Хам, он везде хам, даже в читальном зале Ленинской библиотеки, – оскорбительно фыркнула барменша и посмотрела на Шаткова с новым выражением в глазах, с особым интересом, которого раньше не было, улыбнулась чему-то своему.
– Ленинской библиотеки давно уже не существует, переименовали, – сказал Шатков. – Это раньше была Ленинская библиотека… То время ушло от нас. Безвозвратно.
– Мне все равно. Я никогда книжек в ней не брала.
– Читать не умеешь? – невинно поинтересовался Шатков.
– Не умею? – снова фыркнула барменша. Собственно, какая из нее барменша? Сейчас принято всех посудомоек барменшами называть. Обыкновенная буфетчица она, довольно смазливая.
– И много у тебя в кармане звенит монет? Золотых дублонов…
– Больших золотых дублонов, – Шатков усмехнулся.
– А что, были малые?
– Не знаю, в те века я не жил.
– Пустой разговор, – неожиданно заявила барменша, интерес, появившийся у нее в глазах, пропал – крохотные золотые точечки, зажегшиеся внутри зрачков, истаяли, глаза сделались холодными. – Пустой! – повторила она со злыми нотками в голосе. – И вообще тебя надо прощупать: что ты за птица?
– Сегодня уже пытались это сделать.
– Ну и что?
– Ничего не вышло, – Шатков с неожиданно виноватой улыбкой развел руки в стороны. – Как видишь.
– Значит, не те взялись за дело.
– Ну и разговор у нас затеялся, – покачал головой Шатков, улыбнулся грустно, словно бы ему сделалось жаль и себя, и барменшу, и этих людей, – он покосился через плечо, – сидящих в задымленном, плохо проветриваемом зале. – Начали за здравие, кончаем за упокой. Надо бы переменить тему.
– Ты из какого города прикатил?
– Из Москвы, – не стал запираться Шатков.
– С неприглядного сырого севера на благословенный тихий юг, – произнесла барменша выспренно, в традициях выпускниц курсов благородных девиц конца девятнадцатого века.
– Это когда же ваши края стали тихими? – Шатков сощурился. – Разборка на разборке, стрельба на стрельбе. То татары с украинцами воюют, то украинцы с русскими, то лешие с чертями, то моряки с гражданскими. Ничего себе благословенный тихий юг! Жуть!
Барменша оставила речь Шаткова без внимания, лицо у нее приняло независимый вид, словно разборки эти ее не касались, «не царское это дело», – спросила коротко:
– Отдыхать, конечно, приехал?
– Отдыхать.
– И как же у тебя с «мани-мани»?
– Неприличный вопрос. И очень неосторожный. Но тебе я отвечу. Как у всякого отдыхающего. На девочек, считаю, хватит.
– А если не хватит?
– Что ж, и такое может быть. Выпишу из Москвы еще.
– Есть такая возможность? – барменша прощупывала Шаткова. Шатков пока не понял, зачем она это делает. Если хочет поставить качественных девочек и сомневается в кредитоспособности клиента – это одно, а если… – Ты богатый Буратино, выходит?
– Богатый, – Шатков согласно наклонил голову. – Хотя я не знаю ни одного богатого человека, который не хотел бы стать еще богаче.
– Поколотили тебя, значит, наши? – она взглядом указала на ссадину, которую Шатков тщательно припудрил, но барменша разглядела все, от нее трудно было что-либо скрыть.
– Ваши.
– Ладно, жди! – наконец закончив проверку, приказала ему барменша. – Сейчас я позвоню девочке, которая тебе обязательно понравится.
– А если не понравится?
– Исключено. Обязательно понравится.
Она скрылась за бамбуковой струистой занавеской, взялась за телефон, стоящий на темном деревянном столике – Шаткову это было видно сквозь редину занавески, набрала номер – по движению пальца по диску Шатков определил, что барменша набрала цифры 2, 4, 9, 6, 2, – шевельнул губами, запоминая их, прислушался к тому, что говорит барменша, но ничего, кроме имени «Нэлка», произнесенного дважды, не разобрал. Барменша вернулась, пощелкала пальцами:
– Ну, теперь, царь Гвидон, жди…
– …когда лягушка прискачет, – закончил вместо нее Шатков.
– Сам ты лягушка! – обиделась барменша. – Посмотри на себя в зеркало! Я лучшую девушку Крымского полуострова высвистала, а он… Тьфу! – барменша с презрением глянула на него. – Валил бы отсюда!
У Шаткова внутри возникло ощущение, что он стоит на правильном пути – через эту барменшу, через Нэлку, через других выйдет и на настоящего царя Гвидона… или как его там величают? – раскопает то, что до него не могли раскопать другие. Все, счетчик включен, он пошел по лезвию ножа.
– Я, конечно, могу свалить отсюда, но…
– Клоун! – не выдержав, перебила его барменша. – Ох и клоун!
«Что верно, то верно, – устало подумал Шатков, – не будь я клоуном, разговор был бы совсем другой».
– А Нэлка? – спросил он и недовольно поморщился: ох и глупый же вопрос задал он.