Пересечь Понт Эвксинский было проще всего — попутный ветер исправно поддувал в широкий полосатый парус. Подняться по Днепру стоило усилий куда больших — четыре недели гребли варяги, одолевая течение. Слава Богу, на порогах их никто не поджидал — ни угры, ни печенеги засад не устроили, даже Айфор удалось пройти тихо и мирно.
А вот выше по реке, уже в пределах Киевского княжества, «Чёртовой дюжине» перестало везти — громадный, полупритопленный ствол дерева проломил скедии днище. Пришлось варягам разделиться — шестеро остались с Инегельдом, корабль чинить, а остальные отправились пешком по возвышенному западному берегу, пока не вышли к стойбищу булгар-ультинзуров, коих славины прозывали уличами.
Здесь варяги присмотрели себе степных лошадок — коротконогих, с толстыми шеями и длинными гривами. Сторговались быстро — ромейское серебро сразу нашло путь к сердцам табунщиков. Сёдел, правда, не было, одни вонючие попоны, так и ехать было недалёко — в дневном переходе к северу находился Витахольм, варяжская крепость на Днепре, а оттуда до Киева вёрст тридцать, от силы. Рядом совсем!
…Олег не торопил своего лохматого коня, он благодушествовал. Полуденное солнце пригревало, но душно не было — по правую руку протекала великая река, уносящая к морю прорву мутно-зелёной воды, а слева поддувал ветерок, щекоча ноздри горьким травяным духом. Хорошо!
Отряд взбирался на крутые склоны, стараясь держаться низин или пробираясь дубравами, спускался в глубокие, сырые овраги, вскачь одолевал клинья степи, прорывавшейся к самому берегу Днепра, выносившей к камышам широкие разливы зелёного ковыля.
Сухов ехал налегке, доверив латы и оружие вьючной лошади.
Впереди скакали Свен с Ивором, сзади догоняли Акила Длинный Меч и Фудри Московский, а Стегги Метатель Колец на пару с Сауком, сыном Тааза, прикрывали магистра и протоспафария с флангов.
Еле заметная тропа завела кавалькаду в густой ольховник, за которым открылась бесконечная зелёная равнина. Степь поднималась навстречу дремучими травами, бурьяном такой высоты, что коня укрывала с головой. Дикое Поле.
Стоял июнь, степь продолжала цвести — отходила нежная голубизна незабудок и золотистые разливы крестовика и лютика, начиналось царствие тёмно-лилового шалфея. Пахло им же и ещё полынью.
Разъезжать у всех на виду в степи — очень нездоровое занятие, но уже открылся взгляду высокий мыс, на котором крепко сидела деревянная крепость.
— Витахольм! — довольно прогудел Малютка Свен.
Сухов кивнул, соглашаясь, и в то же мгновение свет, заливавший реку и поле, померк. Небывалая, немыслимая тишина упала на степь. По небу разлилось странное сиреневое сияние, отсветы его пробегали по траве, бросая на изумлённые лица варягов лиловые тени.
— Ах, чтоб вам пропасть!.. — зашипел Олег, ярея, и разразился самой чёрной бранью, какую только помнил.
— Не хочу-у! — заскулил Пончик.
Но бесполезно было ругать или уговаривать мироздание. Откуда ни возьмись, наплыл голубой туман, обездвиживая всё сущее, — и бысть тьма.
…Свет ударил неожиданно, распахнул ясное, холодное небо. Солнце было неярким — алым полушарием выползало оно из-за горизонта, ещё не давая тени, тая в углубинах рельефа ночные сумерки. Воздух был сырой и льдистый.
Олег ощутил себя сидящим в седле — конь под ним испуганно храпел, топчась по рыхлому снегу. Пончик гарцевал рядом — и никого больше, пусто.
Сухов сгорбился, словно под гнётом обрушившегося на него несчастья. Задохнулся, унимая позыв выть и рубить наотмашь.
То, чего он больше всего боялся, всё-таки произошло — их с Пончиком опять, в который раз, перебросило во времени. Раньше это хоть и бесило, но представлялось приключением, а теперь… Теперь случилась беда — между ним и Еленой пролегла пропасть. Век разделил их или вечность — какая разница? Всё едино — навсегда. Или — разгорелась вдруг безумная надежда — весна пришла, года 937-го?!
Вокруг стелилась степь, холмистым раздольем убегая к западу. Снег лежал рваным серым покрывалом, Днепр был скован льдом. Изо рта у Олега шёл пар, а Пончик, известный мерзляк, и вовсе закоченел.
— Февраль, — определил Сухов. — Или март.
— Ты так спокойно об этом говоришь! — страдающим голосом сказал Александр. — А ведь, если нас опять перекинуло лет на сорок, как тогда, то всё! И Гелла, и Елена давно состарились, даже твоя Наталья уже взрослая тётка! Мы их потеряли! Слышишь?!
— Заткнись, — процедил Олег.
Минутное отчаяние как накатило на него, так и схлынуло, зато в груди заклокотала злоба, бешеная ярость поднималась из глубин души — да сколько ж это можно?! Никому не позволено, ни Богу, ни Гомеостазису Мироздания, так жестоко изгаляться над человеком! Есть некая таинственная сила, которая стремится вернуть их с Пончем в «родное» время? Ладно! Так пусть возвращает сразу, пока ты не врос в чужой век, пока не сроднился с ним, не укоренился дружбами да любовями! Нельзя вырывать вот так, с кровью, с сукровицей! Больно же!
Чудовищным усилием воли Сухов подавил осатанённость. Кому тут пенять? К кому взывать?
Привычно хлопнув по боку, меча он не обнаружил — его верный акуфий остался в прошлом, на вьючной лошади.
— Т-твою-то ма-ать… — протянул Олег и ощупал кошель на поясе. Не туго, но увесисто. И ещё здоровый кинжал в ножнах. Вытащив клинок, Сухов посмотрелся в блестящее лезвие.
— Называется: «Приплыли», — сказал он.
Сощурившись, магистр осмотрелся. Степь, да степь кругом… И ни единого следа на мокреющем насте, кроме тех, что оставили их кони. Какой-нибудь печенег обалдеет, когда увидит отпечатки — с неба эти скакуны свалились, что ли? Или время печенегов уже вышло? Витахольм вдали почти не изменился, разве что больше стал…
— Поехали, Понч, — сказал Олег, — оденемся по сезону.
— Да что ж ты за человек такой? — простонал Шурик. — Или тебе всё равно?
— Мне не всё равно! — с силой ответил Сухов. — Но я не позволю себя сломать ни человеку, ни закону природы! Не дождутся, понял?
— Господи… Господи… — запричитал Пончик, крепко зажмуриваясь и тряся головой. — Что ж нам делать-то?
— Жить, Понч, — сказал Олег с прочувствованностью и похлопал товарища по плечу. — И пошло оно всё на хрен!
Он замолчал, оглядывая расстилавшуюся степь, Днепр, бронированный чёрным льдом с намётами снега, серое небо, спешащее голубеть, и красное солнце.
Ненавижу, подумал он. Ненавижу этот мир, этот век. Всех тут ненавижу. Тем хуже для них…
— Поехали, Понч, — сказал Сухов и направил коня к Витахольму.
Глава 2,
в которой Олег производит себя в рыцари
Был Витахольм, да весь вышел — покинули его варяги. Видать, на север перебрались, к воле новгородской поближе, от князей киевских подальше. Ныне крепость звалась Витичев холм и выглядела запущенной — нижние венцы городских стен подгнили, шатровые кровли на башнях, некогда крытые тёсом, обветшали так, что оголились рёбра стропил. Посад на склоне горы тоже измельчал — десяток рыбацких изб торчал между крепостью и берегом, да столько же бань, вот и всё поселение.
Сухов помотал головой — окружающий мир был, настолько реален во плоти своей, что рассудок отторгал самую мысль о путешествии во времени. Путешествие с пересадками — криво усмехнулся Олег и тут же нахмурился, сжал зубы: хватит! Довольно об этом.
Проехать в город удалось легко, стража у воротной башни магистру с протоспафарием не препятствовала, только проводила их глазами, удивляясь странной заморской одёже.
— Холодно! — пожаловался Александр.
— Потерпишь, — буркнул Сухов.
— Чего ты такой злой? — обиделся Пончик. — Между прочим, я не меньше твоего переживаю! Угу…