Вот поэтому и притормозили со следствием. Наверное, списали на банальные наркоманские дела. Мол, ясное дело, покупатель-наркоман задолжал, попросил в долг, а продавец ему отказал... Обыкновенная история. Стандартная версия. Подпольный торговец марафетом налетел на своего же клиента. Искать в таких случаях практически бесполезно.
И в деле никаких зацепок.
Убийство судьи так же могло бы повиснуть, и повисло бы, если бы не простая случайность. Если бы не парикмахерская, если бы не бдительность этой девчонки – секретаря суда... Все и тут было бы так же идеально чисто. Никаких улик, следов, нет ясных мотивировок, только дежурные, механические версии.
Что-то настойчиво убеждало Бориса в том, что оба этих якобы казусных случая – дело рук одного человека. Что-то общее есть в этом. Даже видимая случайность, подчеркнутая немотивированность поступков... Оба убийства надо отрабатывать как два эпизода в деятельности одного преступника.
Если уж Игорь признает себя виновным в убийстве судьи, значит, и этого ларечника... Можно попробовать с ним... Обсудить.
Но слишком уж он... Домашний. Не похож на тренированного, как там пишут, матерого... Хитер? Или подстава?
Размышляя, Борис машинально чертил на листе бумаги красивые буквы, цифры, рисовал какие-то рожицы.
Позвонил Гордеев:
– Ну что, старина, ты готов?
– Не понял, к чему готов?
– Настоящий следак должен быть всегда готов!
– Не... Юрик, увы, но придется нашу встречу перенести. Ты же сам мне подсунул этого своего... актера Мишу. А тут еще у Зои... Помнишь, классический вариант коммуналки? Понимаешь, она в таком сволочном положении! Просто сердце рвется из груди, когда думаю, что ей нужно помочь.
– Та, что живет вдвоем с выжившей из ума мамой?
– Нет. Это была Вера, абсолютно иной случай. Зачем ты ее вспоминаешь? Проехали и проехали. Кто старое помянет, тому... Какой же ты язвительный! Нехорошо это, господин Гордеев. Будьте добрее к людям. Вас же гуманная профессия обязывает. И морально-этические принципы. Вы школу в детстве посещали? Или вы предали светлые идеалы юного строителя коммунизма?
– Ладно трепаться. Когда приходить?
– Я тебе сообщу. По телефону.
– Договорились. Только я поздно буду.
– А я в машину.
– Только не трепись подолгу. Бабки-то капают.
– Отбой!
Но тут же снова раздался звонок. Теперь плачущая жена сообщила, что у непутевой дочки опять что-то стряслось в школе, что срочно что-то нужно:
– Приезжай немедленно. Ты как отец обязан вмешаться. Иначе у нас снова будут проблемы.
– Какая школа? Ведь лето на дворе!
– Готовь телегу зимой, а сани летом, – резонно заметила жена и положила трубку.
– А что говорила, о чем – ничего не понятно! – Антоненко пожал плечами, собрал бумаги со стола, аккуратно перевязал папки, сложил в сейф и запер.
На улице светило ласковое солнышко, суетливые и беззаботные прохожие сновали по улицам, разглядывали что-то в витринах ларьков и киосков. Столичные жители покупали, продавали. Кто-то из простых обывателей неудержимо приближался к преступлению, злоумышленники и их жертвы, они сходились навстречу друг другу, а кто-то счастливым случаем уже обречен избегнуть печальной роли жертвы. У каждого своя судьба.
Судьба же Бориса Антоненко непреодолимо влекла его по двум параллельным направлениям. Первым номером шел матерый человечище актер Миша с его злосчастной трехкомнатной квартирой, так невыносимо изобилующей чересчур заботливыми старушенциями. Соблазнительность этого варианта заключалась в географическом расположении квартиры. Престижный центр все-таки. А это что-то значит.
Не раздумывая долго, Борис подошел к телефону-автомату и, заглянув в блокнот, набрал номер:
– Алло, – отозвался хриплый мужской голос.
– Михаил, это вас беспокоит Борис Антоненко.
– Какая еще Антонина? – Михаил на другом конце провода явно обрадовался, звонко икнул и приготовился к долгому и приятному разговору, прислонился могучим плечом к ободранным обоям. Чтобы не качаться. И не потерять нить...
– Мойша! – закричали ему из комнаты. – Ты че, охлебел? Хорош базлать! Надо дело делать. Пока старухи не причапали. Мы уже разлили! По холодненькой.
– Ты будешь или пропускаешь? – взвизгнул голос, когда-то бывший женским.
– Я эту высоту пропускаю! – закрыв трубку ладонью, прокричал Михаил товарищам. И снова вернулся к прерванному любезному разговору: – А вы, милая Тоня, знаете меня как артиста по театральной сцене, по мировому экрану или... по жизни? Как прекрасного человека? Большой души...
Следователь Антоненко без труда догадался, что сегодня ехать в этом направлении бесполезно.
– Я вас знаю как человека громадного таланта и невыносимого сердца! Вы меня, конечно, не помните, – противным женским голоском прохихикал он в трубку, – а я вас люблю. Михаил! Всю мою жизнь я повторяю ваше имя! И так страстно! Я жить без вас не могу. А вы... Вы меня позабыли, недостойный! Так прощайте, неверный! Прощайте, негодяй! – Слово «негодяй» было произнесено собственным обычным голосом. И Борис, не дожидаясь слез раскаяния, повесил трубку.
Пусть пьянь помучается. Будет часа два соображать, кто это и почему? Пусть полистает старые записные книжки.
Борис достал свою квартирный блокнот:
– Так-с, – среди десятков адресов и множества цветных пометок он выбрал то, что нужно, – вот и мы...
Он набрал номер. Гудки.
– Зоя на проводе, – проворковал милый голосок.
– Это я, Борис. К тебе можно заехать?
– Жду.
– Целую, – Борис чмокнул в трубку.
Зоя недавно появилась в его бурной жизни, и произошло это совершенно случайно. При очередном варианте размена или обмена кто-то откуда-то не смог вовремя выехать, потому что у кого-то какая-то первая, кажется, жена не желала менять тот район на этот район. Борис, как опытный женовед, поехал уговаривать, выяснять обстоятельства... И внезапно!..
Зоя была так взволнованна, так мила и беспомощна! Так женственна и обаятельна... Что Борис целиком перешел на ее сторону и стал защищать только ее интересы.
Вскоре ему удалось сделать для нее великолепную комнату в этом же районе. И не только с выигрышем метража, но и весьма перспективную. Дело в том, что формальный сосед (который не жил в своей комнатенке, а был только прописан) предоставил ей свою жилплощадь для проживания (фактически сдал с предоплатой за год), а сам как афганский и чеченский фронтовик и ветеран Советской и Российской армии рассчитывал вскоре получить отдельную однокомнатную. По закону никого подселить к Зое не могли. Да и ходатайство организовали. По поводу дополнительной жилплощади. Как творческому работнику (Зоя работает переводчицей-синхронисткой.) Так что у нее, слава богу, сама собой образовывалась довольно приличная двухкомнатная персональная квартирка в столь любимом ею Щукинском районе.
Чисто деловые, обменные отношения с Зоей как-то незаметно и быстро переросли в необременительное, но систематическое, большое и светлое чувство. Неомрачаемое пошлыми разговорами о прошлом и будущем. В настоящем времени – настоящее чувство, которое подогревается частыми, но, увы, по понятным причинам, непродолжительными встречами.
Все и дальше было бы так же плавно и хорошо, если бы сосед не вернулся жить в свою комнату.
Он обрушился как снег на голову. Завалился поздно вечером, в самый неподходящий момент. Нагородил кучу каких-то оправданий, просьб, извинений. Пообещал вернуть часть денег... Помог перенести вещи в Зойкину комнату.
– Через месяц, максимум через два, – уверял он расстроившуюся соседку, – я снова уеду. У меня бизнес в Башкирии!
И тут же уютная девичья квартирка оказалась тесной конурой. Помятые «фронтовые товарищи из Афгана» и потасканные «тыловые подруги» беспрерывной чередой сменяли друг друга на пятиметровой кухне, в ванной, в туалете. Со всех сторон огромной Отчизны приезжали старики родственники и парнишки-побратимы, привозили образцы водочной продукции каждый своего, местного производства. Дегустировали, шумно обсуждая и закусывая продуктами из Зойкиного холодильника. Тут же, не отходя, подписывали какие-то важные бумаги, часами звонили по межгороду и заказывали у кого-то для кого-то водку, водочку, водяру – целыми вагонами!