Она обернулась обратно к столу и начала убирать фотографии, которые вынул Бен. Выцветший снимок большого танцевального зала с паркетными полами заставил ее задержаться. Как это он затесался среди ее рабочих материалов? Это единственное сохранившееся у нее фото дома в Западном Берлине неподалеку от Тиргартенштрассе, где прошло ее детство. Кейт уже с трудом представляла массивный трехэтажный особняк. В ее памяти он воспринимался скорее как иностранное посольство или роскошное поместье иной эпохи. Замок. Пустующий замок. Мать Кейт умерла при родах, а отец, хотя и был любящим и заботливым, дома бывал редко. Кейт пыталась увидеть его мысленным взором, но не могла. Всплыло лишь смутное воспоминание о холодном декабрьском дне, когда он взял ее на прогулку. Она помнила ощущение своей крохотной ладошки в его ладони, помнила, насколько безопасно себя чувствовала. Они прошагали всю Тиргартенштрассе, до самой Берлинской стены. Зрелище было мрачное: семьи возлагали к ней венки и фотографии, надеясь и молясь, чтобы стена рухнула и их близкие вернулись. Остальные воспоминания представлялись проблесками – как он уезжает и возвращается, всякий раз с какой-нибудь безделушкой, привезенной издалека. Прислуга в лепешку расшибалась, чтобы заполнить лакуну. Слуги были заботливы, но, пожалуй, чуточку холодноваты. Как там звали экономку? Или гувернантку, жившую вместе с ней и остальной прислугой на верхнем этаже? Она учила Кейт немецкому языку. Немецким Кейт владеет по сей день, а вот имени этой женщины припомнить не может.
Чуть ли не единственное отчетливое воспоминание о первых шести годах ее жизни – это вечер, когда Мартин вошел в ее танцзал, выключил музыку и сообщил, что отец домой не вернется – больше никогда, а она теперь будет жить с Мартином.
Кейт хотелось бы стереть это воспоминание, да и тринадцать последующих лет заодно. С Мартином она переехала в Америку, но города так и мельтешили, сливаясь в неясную полосу, пока он мотался из экспедиции в экспедицию, а ее перебрасывали из одной школы-интерната в другую. И уж больше нигде она не чувствовала себя дома.
Ее научно-исследовательская лаборатория ближе всего подошла для нее к представлению о настоящем доме. Кейт проводит здесь каждую минутку бодрствования. После Сан-Франциско они погрузилась в работу с головой, и то, что начиналось как защитный механизм, переросло в повседневность, стало образом жизни. Научная команда стала для нее семьей, а объекты исследований – ее детьми.
И вот всему этому приходит конец.
Ей нужно сосредоточиться. И еще кофе. Кейт спихнула стопку фотографий с письменного стола в коробку под ним. Куда это Бен запропастился?
Выйдя в коридор, Кейт направилась в кухню для персонала. Никого. Проверила кофейник. Пусто. Здесь мигающие огни тоже сработали.
Стряслось что-то неладное.
– Бен! – позвала Кейт.
До подхода остальных сотрудников еще целые часы. У них причудливый график, но работают они на совесть. А Кейт больше всего волнует как раз работа.
Она рискнула выйти в исследовательское крыло, состоящее из ряда кладовых и кабинетов, окружающих большую стерильную лабораторию, где Кейт и ее команда конструируют генно-терапевтические ретровирусы, которые, как они уповают, будут лечить аутизм. Заглянула сквозь стекло. Бена в лаборатории не оказалось.
В этот утренний час в здании было жутковато. Царило запустение, безмолвие и не то чтобы тьма, но и не то чтобы свет. Из окон комнат в коридор били столбы солнечного света, будто прожекторы, выискивающие малейшие признаки жизни.
Шаги Кейт отдавались гулким эхом, пока она шла через сумрачное исследовательское крыло, заглядывая в каждую комнату, щурясь от яркого джакартского солнца. Везде запустение. Осталась лишь жилая секция – спальные блоки, кухни и вспомогательные помещения для проведения исследований примерно над сотней детей, страдающих аутизмом.
Вдали послышались другие шаги, более частые, чем шаги Кейт – топот бегущих ног. Она зашагала быстрей в их направлении, и едва успела свернуть за угол, как Бен схватил ее за руку.
– Кейт! Пойдем скорей!
Глава 2
Железнодорожный вокзал Манггараи
Джакарта, Индонезия
Дэвид Вэйл отступил в тень кассы железнодорожного вокзала и, покупая в киоске «Нью-Йорк таймс», украдкой разглядывал этого человека. Уплатив торговцу, прошел мимо урны, не выбросив туда газету. Это не контактное лицо.
По ту сторону киоска на вокзал неспешно вползал пригородный поезд, по самую крышу набитый индонезийскими рабочими, приезжающими в столицу из окрестных городов и весей на работу. Пассажиры гроздьями свисали изо всех раздвижных дверей – по большей части мужчины среднего возраста. На крышах вагонов сидели подростки и молодежь, по-турецки и на корточках, потягиваясь, читая газеты, манипулируя смартфонами и разговаривая. Этот битком набитый пригородный поезд олицетворяет самое Джакарту – город, лопающийся по швам от растущего населения в стараниях осовремениться. Массовые перевозки – один из наиболее явных признаков отчаянных попыток столицы вместить в черте метрополиса двадцать восемь миллионов человек.
Приехавшие тотчас начали поспешно покидать поезд, наводнив вокзал, будто покупатели – супермаркеты в Черную пятницу в Америке. Воцарился хаос. Рабочие толкались, работали локтями и орали, бегом устремляясь из дверей вокзала, пока другие пробивались им навстречу. Такое происходит здесь и на других пригородных вокзалах по всему городу что ни день. Идеальное место для встречи.
Дэвид не сводил глаз с газетного киоска. Наушник с треском пробудился:
– Часовая Мастерская – Сборщику. Уведомляем, прибытие в час ноль плюс двадцать.
Контакт запаздывает. Команда начинает нервничать. Невысказанный вопрос: не отменяется ли миссия?
Дэвид поднес мобильный телефон к губам.
– Вас понял, Часовая Мастерская. Трейдер, Брокер, доложитесь.
Со своего наблюдательного пункта Дэвид видел обоих других оперативников. Один сидел на скамейке посреди бурлящей толпы. Другой занимался электропроводкой возле туалетов. Оба доложили, что пока не заметили никаких признаков появления их анонимного информатора – человека, утверждающего, что располагает подробностями предстоящего террористического акта под названием «Протокол Тоба».
Оперативники хорошие – двое лучших из Джакартского отделения; Дэвид с трудом мог отличить их в толпе. Озирая остальную территорию вокзала, он ощутил какое-то смутное беспокойство.
Наушник снова затрещал. На связь вышел Говард Киган – директор «Часовой башни», контртеррористической организации, на которую работает Дэвид.
– Сборщик, Оценщик, похоже, продавцу сегодняшний рынок не по вкусу.
Дэвид – начальник Джакартского отделения, а Киган – его босс и наставник. Старик явно не хочет наступать Дэвиду на пальцы, отменяя операцию, но смысл послания очевиден. Киган прибыл из самого Лондона в надежде на прорыв. Это большой риск, учитывая прочие текущие операции «Часовой башни».
– Согласен, – отозвался Дэвид. – Давайте закругляться.
Оба оперативника как ни в чем не бывало покинули свои позиции, затерявшись в полчищах торопящихся индонезийцев.
Дэвид бросил последний взгляд на киоск прессы, где высокий мужчина в красной ветровке расплачивался за что-то. Газета. «Нью-Йорк таймс».
– Трейдер и Брокер, приготовиться. У нас покупатель, разглядывающий товар, – проговорил Дэвид.
Отойдя от прилавка, мужчина поднял газету, помедлив несколько секунд, чтобы пробежать взглядом первую полосу. Не оглядываясь, сложил газету, швырнул ее в урну и быстро зашагал к набитому поезду, отъезжающему от перрона.
– Контакт. Иду на связь.
Дэвид из тени ринулся в толпу. Мысли его неслись галопом. Почему тот опоздал? И вид у него – какой-то… неправильный. Бросающаяся в глаза красная ветровка, осанка (выправка то ли военного, то ли оперативника), походка.
Мужчина втиснулся в поезд и начал, извиваясь, продираться сквозь плотную толпу стоящих мужчин и сидящих женщин. Ростом он превосходил почти всех пассажиров поезда, и Дэвид все еще видел его голову. Втиснувшись в поезд за ним, Дэвид остановился. Почему контакт удирает? Заметил что-нибудь? Его спугнули?