— Руна... Я так соскучилась по тебе...
Из груди Урирун рвался горестный крик, но навык сдерживать чувства послужил ей верой и правдой. У неё только челюсти до яростного скрежета стиснулись да кулаки сжались... А в следующий миг она наткнулась на насмешливо-колючий, враждебный взгляд верховного жреца. В нём сияло такое неприкрытое торжество, что в душу Урирун ядовитой змеёй заползла догадка: уж не Уллагинд ли всё это каким-то образом подстроил?
Мертвенно бледная, с широко открытыми, неподвижными глазами, молодая королева смотрела, как её любимую Виви хватают за руки и ноги и тащат на алтарь. Бедняжка билась, извивалась, кричала, звала на помощь...
— Руна! Что происходит? Куда меня тащат? Зачем это всё? Спаси меня, спаси, Руна!..
Нарядная светлая одежда Виви была разорвана, щиколотки и запястья привязаны верёвками к четырём столбам, вбитым вокруг жертвенника. Растерзанной пташкой бился в сердце Урирун её истошный крик:
— Не надо, не надо, пожалуйста! Отпустите меня, я ничего дурного не сделала! Руна! Руна, сделай же что-нибудь, освободи меня!
Золотой королевский кубок опрокинулся, и кроваво-алое вино заструилось по каменным ступенькам возвышения, на котором стоял трон. Урирун быстро сбежала вниз, бросилась к алтарю и перехватила руку верховного жреца, уже занесшего над Виви жертвенный кинжал. Смертельный, холодно мерцающий клинок не пронзил сердце светловолосой принцессы, а замер в воздухе.
— Нет! Не бывать этому! — изо всех сил стискивая кряжистое, узловатое запястье Уллагинда, процедила сквозь напряжённо стиснутые зубы Урирун.
Толпа ахнула, понёсся гул взволнованных разговоров, а верховный жрец, стараясь высвободить руку, пролаял в ответ:
— Государыня, ты не можешь остановить жертвоприношение! Тот, кто воспрепятствовал ритуалу, должен сам лечь на место жертвы, таков закон!
— Именно на это ты и рассчитывал, мерзавец, не так ли? — Урирун сжала его руку сильнее, и кинжал выпал из неё, зазвенев на каменной плитке жертвенной площадки.
Уллагинд, тяжко дыша, отступил в сторону, но его глаза метали молнии. Урирун тем временем перерезала верёвки и освободила плачущую от ужаса Виви, прижала к своей груди и расцеловала.
— Всё хорошо, моя маленькая девочка, не бойся. Никто тебя пальцем не тронет.
Она на руках отнесла её к королевскому столу с угощениями, усадила и дала выпить глоток вина. Вполголоса она отдала распоряжение слугам:
— Принцессу Венивит повелеваю доставить домой в целости и сохранности, — после чего вернулась к алтарю.
Все провожали её ошарашенными взглядами, а уста молодой королевы лишь искривила горьковатая усмешка.
— Хорошо, будь по-твоему, проклятый старик! — испепелив верховного жреца презрительным взглядом, сказала она. — Если того требует закон, режь меня вместо неё.
Под потрясённые «ахи» и «охи» толпы Урирун улеглась на алтарь. В народе послышались рыдания.
— Государыня, да как же так?! Как же мы будем без тебя?!
— А вместо меня будет править вот этот негодяй, — усмехнулась Урирун, глядя на Уллагинда, который уже успел подобрать с земли кинжал и изготовиться для выполнения своих служебных обязанностей. — Он будет управлять страной, пока богиня Ночи не пошлёт новую дочь, которая станет вашей законной правительницей.
— Не хотим! Не хотим жреца в правители! — раздались голоса. — Пусть ему самому брюхо вспорют!
— Успокойся, мой народ! — властно повысила голос Урирун. — Этого требует закон. Не будем нарушать его, раз уж я не успела внести в него изменения.
Тем временем Виви, уже немного пришедшая в себя, окончательно поняла, что сейчас произойдёт. Она обвела вокруг себя отчаянным, полным слёз взором; заметив королевский церемониальный посох, девушка вскочила с места, схватила его и закричала:
— Ах ты, мерзкий старикашка! Руки прочь от моей Руны!
С посохом наперевес она бросилась на Уллагинда и пару раз огрела его по спине. Тот не ожидал нападения и опять выронил кинжал, который на сей раз закатился глубоко под алтарь — не достать. Ошалевший от боли жрец схлопотал ещё несколько ударов, прежде чем ему удалось отскочить на безопасное расстояние. В толпе послышался смех.
— На тебе! На, получи! — кричала Виви, гоняясь за жрецом вокруг алтаря.
Посох со свистом взмахивал в воздухе, а жрец с удивительным для его почтенного возраста проворством то и дело пригибался, чтоб удар не пришёлся по голове. Посох свистел в опасной близости от его седеющей макушки. Так они под всеобщий хохот и нарезали круги около жертвенника: разгневанная Виви с богато украшенным драгоценными камнями посохом и улепётывающий от неё Уллагинд, охающий и придерживающий руками длинные полы своих церемониальных одежд. Он уже растерял свои расшитые золотом туфли-шлёпанцы с загнутыми носками и бегал в одних шёлковых чулках.
— Виви! Виви, что ты делаешь! — приподнявшись на алтаре, восклицала Урирун. — Разве можно так с пожилым человеком? Пощади его седины!
Её возгласы вызывали в народе взрывы хохота. Урирун сама не знала, то ли ей смеяться, то ли плакать: действо, начавшееся столь трагично, мало-помалу превращалось в комедию. Уллагинд, мучаясь одышкой, звал на помощь, но тщетно: слуги тоже хохотали, приседая и хлопая себя руками по коленям. Наконец опомнившиеся младшие жрецы кинулись к Виви и принялись отнимать у неё посох. Та с визгом повисла на нём, вцепившись намертво. Уллагинд, получивший таким образом передышку, остановился и тяжко, со свистом и хрипом отдувался, держась за сердце. И вдруг раздался глубинный гул, от которого земля дрогнула у всех под ногами...
Глаза огромной спящей Ивши открылись и вспыхнули ярким огнём. Из них на жертвенную площадку упал широкий луч, в котором и королева, и Виви, и весь собравшийся народ увидели объёмную картинку: вот коварный Уллагинд пишет письмо от имени Урирун, в котором та якобы приглашает светлую принцессу в гости. Вот Виви получает письмо, читает и радостно целует строчки, не зная, что их писала не возлюбленная. Далее луч показал, как слуги верховного жреца заманили золотоволосую принцессу к Цветку Ночи, и она попала под его дурманящие чары: шагнула в широко раскрытую чашечку, и белые лепестки сомкнулись, словно бы проглотив свою жертву... Цель Уллагинда была ясна: давно зная о чувствах государыни к Виви, он толкал её на самопожертвование и тем самым избавлялся от не в меру увлёкшейся реформами юной королевы, собравшейся изменить древний ритуал.