На мой взгляд, мой работодатель не понимал, что Дженни уже пересекла эту внутреннюю черту. До недавних пор она очень сдержанно относилась к расследованию собственной гибели, уклоняясь от прямых ответов, как уклоняется от свечи тот, кто однажды уже обжегся ее пламенем. Дженни не была готова к ним, когда Джекаби только-только переехал в ее бывший дом и занялся здесь своими делами – в доме, где она когда-то жила и умерла. Правда была слишком тяжела для души Дженни. Но потом она приняла решение, заручившись нашей помощью и поддержкой в расследовании ее гибели, и это решение стало ее движущей силой. Она и так уже слишком долго ждала.
Теперь, казалось, сам Джекаби сдерживал расследование, но тем самым будто только подталкивал Дженни к решению взять все в свои руки. К ее разочарованию, одной целеустремленности оказалось недостаточно, чтобы вновь обрести тело, а без него она мало что могла сделать, чтобы ускорить расследование, и поэтому обратилась ко мне.
Наши первые сеансы прошли относительно гладко, но Дженни по-прежнему чувствовала себя увереннее, когда мистера Джекаби не было поблизости. Мы были знакомы только полгода, но она быстро стала мне как сестра. Ее очень раздражал тот факт, что она теряет контроль над собой, а Джекаби только усугублял это раздражение своей чрезмерной заботой. Однажды, когда он отлучился после обеда, мы начали с попыток передвигать простые предметы.
Дженни по-прежнему не могла физически воздействовать на вещи, не принадлежавшие ей при жизни, но в редких случаях ей удавалось нарушить это правило. Как мы выяснили, ключевым фактором в этом были не концентрация и сила воли, а скорее, точка зрения и отношение к ситуации.
– Не могу, – сказала она после часа упражнений. – Не могу сдвинуть.
– Что ты не можешь сдвинуть?
– Твой носовой платок. – Она провела рукой сквозь скомканный кусок ткани на столе.
Если он и дернулся, то, казалось, скорее от ветра.
– Нет, – сказала я. – Не мой. Ты не можешь сдвинуть свой носовой платок, который я тебе подарила.
– Ну, значит, мой. Какой толк от платка, если я не могу его даже засунуть в карман!
Она гневно шлепнула платок тыльной стороной ладони, и тот немного разгладился.
Мы обе уставились на тряпицу. Дженни медленно подняла голову, встретившись со мной взглядом, и мы одновременно улыбнулись. Пусть это достижение и казалось незначительным, но оно послужило искрой, из которой должно возгореться пламя. С тех пор мы пользовались каждой возможностью, чтобы позаниматься.
Не все сеансы были настолько продуктивными, как первый, но какой-то прогресс наблюдался. В последующие недели нам пришлось расстаться с несколькими хрупкими блюдами, и разочарование не раз возвращало Дженни к тому самому «эху». Но за каждой небольшой неудачей следовал еще больший успех.
Мы расширили область наших тренировок и попробовали покинуть дом, чего Дженни не делала с момента смерти. Эта задача оказалась куда сложнее. Самое большое, что ей удалось, – это поставить ногу на дорожку, но после она целых полдня пыталась материализоваться снова.
Когда выход во внешний мир не принес результатов, на которые мы надеялись, я решила углубиться в мир внутренний. Я понимала, что мы ступаем на еще более опасную территорию, но на следующий день попросила Дженни подумать и рассказать все, что она помнит о том вечере.
– Ах, Эбигейл. Лучше мне не… – начала было она.
– Только то, что не вызывает у тебя тревоги, – сказала я. – Самые мелкие, незначительные подробности. Не думай ни о чем серьезном.
Дженни глубоко вздохнула. Точнее, не вздохнула, поскольку она никогда не дышала, но просто сделала похожее на вздох движение – наверное, чтобы успокоить себя.
– Я одевалась, – начала она. – Говард собирался сводить меня в театр.
– Как мило.
– Снизу донесся звук. Открылась дверь.
– И?
– Вам нельзя здесь находиться, – сказала Дженни.
Мурашки пробежали по моей спине еще до того, как я ощутила холод. Я сразу же узнала эти слова. Они исходили из какого-то темного уголка души Дженни.
– Я знаю, кто вы.
Ее платье было элегантным и безупречно чистым, но тут я заметила, что воротник у него порван, а само оно темнеет на глазах. Дженни уже распадалась и разделялась на несколько призраков. Эти ее «эха» походили на жуткую версию тех салонных игрушек, которые любила покупать моя мать, – небольшие карточки на палочках, с рисунком птицы на одной стороне и пустой клетки на другой. Когда палочки вертели, то создавалось впечатление, что птица находится в клетке. Такой нехитрый трюк, обман зрения. Так и Дженни теперь мелькала перед моими глазами, грациозная и гротескная – две версии, сливающиеся в одно изображение, но какой-то частью своего сознания я понимала, что они не одно и то же. Ее брови нахмурились, глаза расширились от гнева и смущения.
– Дженни. Это я, Эбигейл. Ты в безопасности. Никто не…
– Вы работаете с моим женихом.
– Дженни, вернись ко мне. Все хорошо. Ты в безопасности.
– Нет!
– Ты в безопасности.
– НЕТ!
К тому времени как она снова появилась, я успела убрать все осколки и расставить мебель. Она всегда возвращалась, но ей требовалось некоторое время, чтобы оправиться после «эха». Чтобы не терзаться самой, я занималась рутинными делами: просматривала старые записи и пометки, составленные моим предшественником Дугласом. Дуглас был странной птицей, зато обладал безупречным почерком. Конечно, пока у него еще были руки, по которым он, казалось, вовсе не скучал теперь, когда их заменили крылья. И когда я говорю «птица», я говорю буквально – Дуглас превратился в селезня, выполняя свое последнее официальное задание. Работа на Р. Ф. Джекаби сопряжена с некоторыми уникальными профессиональными рисками.
В настоящее время Дуглас сидел на полке и наблюдал за моими занятиями, иногда неодобрительно крякая или взъерошиваясь, когда я, по его мнению, записывала что-то не так. Быть птицей ему, похоже, нравилось, но от этого он не становился менее привередливым и дотошным, чем в своем человеческом воплощении. Дженни материализовалась медленно; когда я заметила ее появление, она выглядела лишь как намек на мерцающий свет в углу. Я не стала ее торопить.
– Эбигейл, – произнесла она наконец, все еще полупрозрачная, видимая лишь в приглушенном свете. – С тобой все хорошо?
– Конечно. Все в порядке.
Я отложила папки с делами на край стола. Рядом с ними лежало и ее собственное.
– А ты как? В порядке?
Она неуверенно кивнула, но было видно, как тяжелые мысли омрачают ее лицо, словно грозовые тучи.
– Извини, – сказала я. – Мне не следовало… Хватит мне уже принуждать тебя.
– Нет. – Она стала чуть плотнее и прикусила губу. – Нет, я хочу продолжать. Я тут подумала…
– Да?
– Я не такая сильная, как ты, Эбигейл.
– Ах, что за глупости…
– Нет, это так. Ты сильная, и я благодарна тебе за твою силу. Ты и так уже дала мне больше, чем я имела право попросить, но, может быть…
– Может быть что?
– Я подумала, могу ли попросить тебя еще кое о чем…
Одержание. Она хотела попросить меня пойти на одержание, то есть как бы вселиться в меня, овладеть моим разумом. И я, в бездумном порыве, согласилась. Мне удалось убедить себя в том, что я достаточно сильна, чтобы выдержать дух Дженни Кавано в своем сознании и разделить с ним свое тело, но тогда я заблуждалась как никогда – я была совсем не готова к предстоящим ощущениям. Она действовала осторожно и мягко, но мне показалось, что я впустила себе в голову целый водоворот боли и холода. Все перед моим взором закрыла белая пелена, а сами глаза как будто превратились в две льдинки. Если я и кричала, то не слышала своего голоса. Я вообще ничего не слышала. Осталась только боль.
Наша первая попытка закончилась, не успев начаться. Меня шатало, голова раскалывалась, зрение помутнело. Папки, которые я уже разложила, валялись на полу – все, кроме папки Дженни. Ее фотография, фотография из полицейского отчета, лежала поверх стопки бумаг на столе Джекаби. Не успела я собраться с мыслями, как передо мной выросла сама Дженни, подавленная и обеспокоенная.