Роман с феей - Сергей Фомичёв

Сергей Рудольфович Фомичев

Посвящается любимой дочери Машеньке, которая не дает стареть

* * *

Глава 1

Прекрасная незнакомка

С самого утра Коленька Грачевский – высокий худощавый мужчина с двухнедельной небритостью и следами перепоя на лице – мучился похмельем, депрессией и отсутствием смысла жизни. В видавших виды джинсах и потрёпанной коричневой куртке он брёл по пустынной осенней улице в тот хитрый час, когда граждане, работающие по графику, уже сидели в конторах, а люди профессий свободных ещё только подумывали о первой чашечке кофе и сигарете. В текущий момент истории Коленька не относился ни к тем, ни к другим. И потому презирал первых за конформизм, а вторых ненавидел ничуть не меньше за шальную удачу.

Магазины только-только начали продавать спиртное, и как минимум одно из трёх мучений можно было с повестки дня снять (а с ним, как подсказывал опыт, неизбежно ослабнет актуальность и остальных), но у Грачевского возникла традиционная для этого времени суток загвоздка, а именно полное отсутствие денежных знаков. Впрочем, как это бывает у всякого опытного бродяги, у Коленьки всегда имелось в запасе несколько возможных путей раздобыть или саму выпивку, или средства на её приобретение. И сейчас, предоставив ватным ногам самим выбирать дорогу, он занимался тем, что перебирал варианты в залитых свинцом мозгах. Ватные ноги и свинцовые мозги – очень неудачное в смысле физиологии сочетание, тем не менее оно достаточно распространено в средней полосе нашей родины.

Ноги вынесли его к Музею традиционных ремёсел, где Коленька когда-то недолго работал, а значит, подсознание или даже сама судьба направили его к одному из возможных вариантов удовлетворения насущной потребности. И даже, если задуматься, к двум. Во-первых, здесь работал Роман Павлович Варварин, который Грачевского хорошо знал и доверял настолько, что мог одолжить пару сотен рублей. И, что немаловажно, эта пара сотен наверняка была при Палыче и не составляла проблемы для его бюджета, ибо был он человеком весьма обеспеченным. А во‐вторых, если паче чаяния Варварин на работе отсутствует, то уж запасной вариант находится на месте всегда. В любое время суток, в любой день недели. Так как вторым источником денег мог послужить старинный фонтан, расположенный во дворике музея. Он считался первой городской достопримечательностью и официально числился памятником истории и культуры, поскольку превосходил древностью сам город. Когда-то здесь стояло поместье одного из видных промышленников империи, и заводские крепостные соорудили посреди роскошного парка этот скромный шедевр из лучшего уральского камня, сплавленного по Чусовой, Каме и Волге, а затем поднятого по мелкой и извилистой местной речушке. Легенд и былей вокруг фонтана ходило когда-то великое множество, но своего Бажова в здешних местах не нашлось, и большинство преданий со временем оказались утрачены. Лишь отголоски в виде цитат и упоминаний встречались в немногих уцелевших бумагах уездной канцелярии, ибо как архив её почти полностью сгорел в Гражданскую войну. Фамилия промышленника угасла задолго до классовой резни, поместье отошло казне и со временем пришло в упадок; усадьба разрушилась, а бурно развивающийся уже во времена индустриализации город поглотил и остатки парка. Так что от прежней роскоши сохранился здесь только фонтан, вокруг которого на прочном фундаменте разрушенной усадьбы выросли корпуса музея.

Помимо всего прочего, фонтан был замечателен тем, что не имел водонапорной системы, насосов и фильтров, а, используя перепад высот, питался напрямую из природного источника и сбрасывал воду по трубе дальше в ручей, а потом и в реку. В архитектурном смысле он представлял собой круглый бассейн с широким бортиком из серого гранита, в центре которого возвышалась над гладью воды огромная двустворчатая раковина. Раковина эта была раскрыта меньше чем наполовину, градусов эдак на восемьдесят – восемьдесят пять, подобно книге, которую читают в тесноте общественного транспорта. Одна створка как будто лежала на мелководье, подпираемая невидимой основой из камня, а вторая слегка нависала над ней. Из раковины извергалась вода. Однако она не била струёй, а наполняла нижнюю створку и мерно стекала с её волнистых краёв в каменную чашу бассейна, не оставляя, что характерно, на камне ржавых подтёков. Дно чаши блестело от самых разнообразных монет, брошенных сюда как многочисленными посетителями музея, так и обычными горожанами, музей не посещающими, но отдающими должное знаменитому фонтану и старинной традиции. Раз в месяц узбек Рашид, работающий сторожем и дворником, забирался в фонтан в резиновых сапогах (поскольку спуска воды конструкция не предусматривала), выгребал скопившуюся «медь» лопатой, сваливал в ведёрко и сдавал музейному начальству, которое перечисляло вырученную сумму на счёт детского дома, о чём свидетельствовала табличка на вкопанном неподалёку столбике.

Возможно, из-за надписи на табличке, а возможно, из-за системы видеонаблюдения, установленной во дворике музея, фонтан никогда не пытались обчистить, так что Грачевскому было немного не по себе, когда он решился стать в столь сомнительном деле первопроходцем. Впрочем, терзаться долго не пришлось. Что касается детского дома, то он поклялся себе вернуть деньги при первой возможности и тем самым успокоил совесть, камеры же слежения были только камерами, и рассудительному Коленьке представлялось маловероятным, что кто-то корпел перед мониторами в столь утренние часы. А запись, если её вдруг будут пересматривать охранники, вещь неверная, да и случится это потом, в то время как деньги можно обрести прямо сейчас. Но если не жадничать, не торчать полчаса, набивая карманы, а удовлетвориться малостью, одним наскоком, то, возможно, и вовсе никто ничего не заметит, или заметит, но махнёт рукой. И бывшего сослуживца Варварина правильнее было оставить про запас, на чёрный день, ибо людей, доверяющих Грачевскому и в то же время имеющих деньги, осталось в мире не так уж много.

– Эх, была не была! – подбадривал себя Коленька, притираясь коленом к серому холодному граниту, точно штангист перед рывком. – Где наша не пропадала? Семь бед – один ответ!

Когда запас поговорок исчерпался, он засучил рукава, нагнулся и погрузил ладони в воду. Стужа оказалась такой, будто сунулся он не в фонтан, а в крещенскую прорубь. Руки до локтя быстро окоченели, теряя чувствительность, и Коленька поспешил зачерпнуть по горсти монет в каждую из ладоней. Он уже собирался дать дёру с уловом, но как только ладони с монетками оказались над поверхностью, его что-то сильно ударило по затылку. Обычно удар по голове вызывает боль, с Коленькой же случилось обратное. Гудящая похмельная боль пропала. И наступила благостная тьма.

* * *

Сознание вернулось, оставив боль где-то в небытии, заблудившейся среди извилин, а Коленька неожиданно обнаружил себя сидящим за тёмным столом из старого морёного дерева или, во всяком случае, сделанного под старое морёное дерево. Он попытался оглядеться и понял, что не способен пошевелить ни головой, ни скрюченными где-то возле живота руками – он ощущал себя эдаким динозавром с короткими передними лапами или, может быть, кенгуру. Не получилось даже скосить глаза, и лишь ненадёжным периферийным зрением он отметил стоящие возле стола массивные канделябры со множеством горящих свечей.

Сделав небольшое усилие, он вспомнил обстоятельства, предшествующие потере сознания. Видимо, он отключился после удара по затылку и его притащили в комнату охраны. А шевельнуться не может, потому что при ударе ему повредили какой-нибудь нерв или даже целую область мозга. От такой догадки Коленьке стало нехорошо, ему совсем не хотелось провести остаток жизни прикованным к кровати инвалидом. С другой стороны, память вернулась быстро, никакой амнезии и прочих посттравматических недугов не наблюдалось, так что скорее всего с мозгами порядок, и возможно, его укололи каким-то препаратом, чтобы обездвижить, хотя смысл такого мероприятия и вовсе ускользал от понимания. Не слишком ли много чести для забулдыги, пытавшегося стащить пару монет? В любом случае приходилось признать, что он здорово влип и, хуже всего, что не понимает, во что именно его угораздило вляпаться. Неясность ситуации усугубляла вся эта странная обстановка: тёмный массивный стол, канделябры, свечи. Не очень похоже на подсобку охраны, где Коленьке, кстати, доводилось бывать. Впрочем, и на любое другое помещение музея это походило мало. Когда он работал здесь, свечи имелись только в экспозиции, рассказывающей о соответствующем промысле. Да и те, надо думать, были бутафорскими. Кому и зачем понадобилось устраивать подобный интим? Скорее всего он вообще не в музее. А тогда где?