– Тридцать восемь лет, холост, живет один. Работает в Метрополитен-опера. Первая виолончель.
– Виолончелист из Верхнего Вест-Сайда на Меканикс-стрит? Грохнули не здесь. Кровавые мазки на одежде и коже. Странгуляционные борозды на запястьях и лодыжках, гематомы, следы борьбы суточной давности, а то и больше. Моррис скажет точнее.
– Порезы, колотые раны, ожоги, синяки… – Пибоди внимательно осмотрела труп более темными, чем у напарницы, глазами. – Много поверхностных, но…
– …много и серьезных. Связали, заткнули рот – уголки губ оцарапаны, – издевались часами. День, два – пока не надоело. А потом полоснули по животу. Умер от потери крови. Не сразу, помучился. – Достав датчики, Ева определила время смерти. – Мучения окончились вчера в двадцать два двадцать.
– А он в розыске, Даллас! Мать подала сегодня утром. Ну-ка… Ага, позавчера вечером не явился на работу и не отвечал на телефон. Вчера во второй половине дня пропустил пару в Джульярдской школе – он там преподает, – а вечером не пришел на концерт.
– То есть два дня. Свяжись с тем, кто принимал заявление, получи полный отчет. Надо сообщить ближайшим родственникам.
Немного распрямив спину, Ева изучала лицо жертвы. Из удостоверения личности на нее смотрел привлекательный полногубый блондин с зелеными игривыми глазами, длинными густыми волосами и выраженными скулами.
Убийца обкорнал шевелюру, оставив жалкие клочки и отвратительные маленькие раны, выжег на щеках черные ямочки. Белки глаз оплела красная паутинка сосудов. Однако главные усилия и фантазию преступник сосредоточил на теле. Ева подумала, что Моррис, главный судмедэксперт, подтвердит многочисленные переломы и разрывы внутренних органов.
– Кое-где ожоги маленькие и четкие, – заметила она. – Наверно, использовали специальный инструмент. А на руках… Видишь? Большие, размытые. Тушили сигареты или косячки. Виолончелист. Виолончель – это же скрипка такая?
– Э-э… – Пибоди показала руками в воздухе и поводила воображаемым смычком. – Да, вроде большой скрипки. Без рук не поиграешь. Ожоги, на правой сломаны четыре пальца, левая перебита тяжелым предметом. Сводили счеты? Волосы и нагота тянут на личную неприязнь.
Ева приподняла руку и посветила фонариком на пальцы жертвы.
– Частичек кожи под ногтями не видно… – Она передвинулась ближе к голове, осторожно приподняла ее, ощупывая череп. – Здоровая шишка!
– Сцепился с кем-то из знакомых. В смысле, на словах, – развивала мысль Пибоди. – Повернулся спиной – и противник в бешенстве саданул его чем-то тяжеленьким. А потом связал, заткнул рот и издевался.
– В бешенстве? Нет, тут другое. – Ева покачала головой и наконец встала. Кожаный плащ поднялся на ветру, захлопал по ногам. – Терпения и изощренности маловато. Не так, как у Жениха, например. Помнишь?
– Такое не забывается…
– Тот превратил пытки в искусство. Подходил к ним как к работе. А здесь скорее развлечение.
– Развлечение?
– Взбешенный человек, как правило, сразу и нападает. Взбешенный метит в лицо, особенно когда речь о знакомом.
Ева прикинула, что лицо пострадало меньше всего, как будто убийца специально оставил его относительно нетронутым.
Чтобы видеть жертву? Чтобы можно было узнать?
– Взбешенный не издевается два дня, – продолжала она. – Взбешенный и чокнутый – возможно. Хотя, опять же, логично ожидать больше следов от дубинки или кулаков. Гениталии повреждены, но не так, как сделал бы взбешенный друг или любовник.
– Мы все-таки проверим.
Ева повернулась к Мэдисон-стрит, потом посмотрела на север, в сторону Хенри-стрит.
– Была машина. Скорее всего, остановились на Мэдисон, там недалеко свалка. Рост жертвы – сколько там? – метр семьдесят пять, вес – семьдесят. Чистильщики определят, есть ли следы волочения. Вряд ли. В этом адском освещении ничего толком не разглядеть, но в любом случае убийца не слабого десятка. Или ему помогали. Посмотрим, что даст опрос населения.
Ева подняла глаза на темные окна домов.
– Посреди ночи, посреди зимы. Холодно, как у стервы между сисек!
– Правильно «у ведьмы».
– Это почему? А, не важно… – быстро добавила Ева. – И так и так глупо. Если ты ведьма, почему сиськи холодные? Я стерва, и еще вчера мои сиськи были очень даже теплыми.
– Славно отдохнули?
– Не отстой.
Голубое небо, лазурная вода, белый песок и Рорк. Да, не отстой…
Только отдых закончился.
– Вызывай чистильщиков, бригаду из морга и приставь к трупу парочку патрульных. – Ева поглядела на часы. – Сейчас давай к нему на квартиру. Какой смысл будить спозаранок мать с такими новостями…
Ева плотнее натянула на озябшие уши дурацкую шапку и обронила фонарь. Когда наклонилась, взгляд скользнул по телу, куда доставал луч.
– Постой! Это же… Очки-микроскопы!
– Что там?
– Скажу, если дашь очки.
Она опустилась на колени и передвинула левую руку жертвы.
– Твою мать! Чуть не проглядела!
– Что проглядела? – Пибоди достала из Евиного чемоданчика очки и надела ей на голову. Наклонилась.
– Сердце! Столько крови и гематом, что едва не пропустила. Моррис у себя, конечно, обнаружил бы, но в этом свете…
– Да что там?
– Вон, под мышкой! – Ева наклонилась еще ниже и приставила пальцы. – Около дюйма в длину и ширину. Аккуратное, как дорогая татушка. Внутри инициалы: «Д» и сверху «Э».
– «Д», наверно, Дориан.
– Не исключено.
Это, конечно, могло изменить версию.
– Все-таки любовник или отвергнутый воздыхатель? До смерти или после? Подпись или заявление? Края четкие. Убийца не торопился, работал тщательно.
– Маккуин вырезал на жертвах цифры, – припомнила Пибоди, – чтобы копы не сбились со счета. Может, все-таки подпись. «Э» развивает с жертвой болезненные, неадекватные отношения. А поскольку такие отношения ничем хорошим не кончаются, пускает в ход кулаки, связывает Дориана, затыкает ему рот, мучает, убивает и вырезает под мышкой сердце – свои инициалы поверх его.
Ева кивнула – неплохая теория. Достоверная и логичная.
– Прокатит.
– Может, это не первые такие болезненные и неадекватные отношения.
– И это в кассу… – Ева поднялась, сняла очки. – Пробьем по международной базе на похожие случаи. А сейчас поехали к нему. Не исключено, что там кто-нибудь знает его приятеля на «Э».
– Мать живет в том же доме, – сообщила Пибоди, когда Ева жестом подозвала полицейского, маячившего в конце улицы.
– Сэкономим время. Сначала – к нему, потом – к ней.
– И, кстати, тоже играет в оркестре. На виолончели-детке.
– У них есть детки?
– Шучу. Она первая скрипка. То есть маленькая виолончель…
– Будем считать, что смешно. Живут в одном доме, вместе работают. Наверняка знает этого «Э». И вообще его взаимоотношения с коллегами и любовниками.
Ева отвернулась, чтобы дать краткие инструкции полицейскому.
Поскольку опрашивать пока было некого – труп обнаружили патрульные роботы, – она села в машину и с невыразимым облегчением дала голосовую команду включить на всю катушку отопление.
С еще большим облегчением стянула с вихрастой головы шапку со снежинкой.
– Да ладно, ты в ней ужасно милая!
– Если бы я хотела быть милой, не пошла бы в копы. – Ева запустила пятерню в короткие каштановые волосы. – Адрес, Пибоди!
– Западная Семьдесят первая, между Амстердамом и Колумбусом.
– Далековато.
Пальцы Евы отогревались и покалывали.
Одна из команд, которую она освоила в невзрачном с виду, но нашпигованном электроникой автомобиле, который специально для нее заказал муж, – это как программировать бортовой автоповар на кофе.
Мелькнула мысль, что за чашечку настоящего кофе она сейчас, пожалуй, готова и убить.
– Включить автоповар, – начала она.
– Ура!
– Заткнись, Пибоди, а то не перепадет.
Автоповар включен. Что желаете, лейтенант Ева Даллас?
– Один черный кофе, один с молоком, в дорожных стаканах.