Разумнее всего было бы положить ее обратно в ларец, спрятать подальше от любопытных глаз и при случае вернуть молодому хозяину дома, хотя, как я уже говорил, у меня были сильные сомнения, что он и его покойные родственники имели хоть какое-то отношение к ней.
Я совсем уже было собрался положить драгоценность на место, и моя рука уже устремилась к ларцу. Но пальцы сами собой сжали холодную металлическую оправу. Тогда я еще не знал, что уже не принадлежу себе, что моя судьба делает поворот, и противиться ей я уже не в силе. И неожиданно возникла шальная мысль, почему бы хоть один-единственный раз не позволить себе попользоваться этой красотой? – была определена всем ходом событий и просто не могла не возникнуть.
Удивляясь сам себе, что искус оказался настолько серьезен, я не стал ему противиться. На один вечер эта брошь моя, решено!
Положив брошь на стол, на самое видное место, будто боясь, что если она пропадет из моего поля зрения, то пропадет вовсе, не забывая оглядываться на нее, я оделся. И с удовольствием, радуясь, как дитя, прикрепил дорогую вещицу к своему довольно потертому камзолу. Она, блеснув рубином, затерялась в складках одежды.
Между тем часовая стрелка моих карманных швейцарских часов миновала цифру «шесть». Пора отправляться к Бауэрам. Первые пациенты. Их нельзя заставлять ждать.
Я шагнул на улицу, еще не зная, что колесо моей жизни раскручивается, и что время теперь – мой враг. Слишком мало у меня его осталось…
* * *
Я обладаю воистину уникальной зрительной памятью. Достаточно один раз побывать где-то, и я через десять лет не заблужусь на местности. Поэтому я достаточно быстро отыскал жилище Бауэров? Хорошо, что располагалось оно не больше чем в четверти часа быстрой ходьбы – расстояние для Москвы смешное. Главная проблема состояла в том, чтобы не замызгаться в грязи, которую будто специально собирали на московских улицах.
Дверь отворила миловидная служанка с простецким веснушчатым круглым личиком. Без разговоров, потупив взор и почему-то покраснев, она провела меня к фрау Бауэр. Та лежала в постели. По ее лицу можно было прочитать, что она уже морально созрела для того, чтобы писать завещание. Ох уж эта мнительность!
– Простите, доктор, что я встречаю вас в постели, – едва шевеля губами произнесла она.
– Ничего. Наша задача – поднимать людей с постели… И я подниму вас…
Осмотрев пациентку, я утвердился во мнении, что она вовсе не страдает тем серьезным заболеванием, о котором я подумал вначале. Мне оставалось только возблагодарить Бога и ободрить фрау.
– Вам лучше? – осведомился я вежливо.
– Да, доктор, чуть полегче, – безжизненным тоном произнесла она. – Но я не уверена, что это облегчение надолго. Болезни так глубоко сидят во мне…
– Ничего страшного, милая фрау. Многие болезни живут исключительно в нашем сознании и являются его порождением. Вы сами призываете их на свою голову. Не думайте о плохом – и вы будете здоровы!
– К сожалению, ко мне это не относится. Здоровье я потеряла навсегда. Да, да, в этой стране, взамен богатства, приобретенного мужем.
Как же, потеряла она здоровье!… Ее сил хватило бы на троих, однако праздность и лень, в которых она пребывала, заставляли ее слишком уж часто прислушиваться к себе, преувеличивая каждый незначительный симптом Однако о своих подозрениях насчет фрау Бауэр и ее симуляции я промолчал, зная, что усомниться в болезнях подобных людей равноценно нежеланию признать их добродетели.
Когда я заканчивал со втираниями, появился сам господин Бауэр в ладно сшитом камзоле, в парике, с большими золотыми перстнями на пальцах. Он вежливо поздоровался со мной и обратился к жене:
– Ну как, Марта, тебе полегче? Взгляд его был рассеян и не задерживался ни на чем. Говорил он скороговоркой.