Но я украдкой выглядывала, когда она не видела, и СНАРУЖИ было просто неотразимым — там были дети и лужи, чтобы плескаться, и солнечный свет, и туман, и цветы, и мотоциклы, и происходили всякие вещи, и все постоянно менялось, как будто ты живешь в телешоу и должен выяснить, какому сюжету следуешь, или даже выдумать и изменять его по-своему.
Я не всегда хорошо следовала правилам. Она не раз ловила меня во дворе.
Однажды, обнаружив меня сидящей на парадном крыльце и наблюдающей за девочками, которые в соседнем дворе прыгали через веревочку, она привязала меня к холодильнику, а потом пошла, купила толстую цепь и привинтила тяжелый болт к дивану. Она обмотала цепь вокруг моей талии и скрепила замком.
Час спустя я в клочья разнесла тяжелый зеленый диван, волоча его за собой, пытаясь пронестись в режиме стоп-кадра к двери в кухню.
Она стояла на кухне, готовила ужин, а я все хихикала и хихикала, потому что мне казалось забавным то, как искорежился и покосился диван, как торчит наружу наполнитель, но она разозлилась и сказала слова, которые я никогда не хотела снова слышать от нее. Так что на какое-то время, которое казалось годами, но на самом деле наверное это продлилось несколько недель, я оставалась там, куда она меня сажала, пока она не разрешала мне двигаться.
СНАРУЖИ неизбежно манило меня вновь: выглядывая из-за занавесок, шпионя за тем, как продавец мороженого толкал свою тележку, а вокруг скачут дюжины детей, лижут рожки и запускают ложки в липкий пломбир, и им можно находиться СНАРУЖИ, и я сшибла их точно маленькие боулинговые кегли, схватила целую ванночку шоколадного с карамельной помадкой для себя и вернулась в дом прежде, чем мама заметила мое отсутствие. Все, что увидел продавец — это как дети упали на тротуар, и, возможно, заметил пропавшую ванночку с мороженым, но я уже знала, что когда взрослые не могут что-либо объяснить, они притворяются, будто этого не было.
Я почти вышла сухой из воды.
Я бы вышла сухой из воды. У меня даже был план, как избавиться от пустой ванночки.
Она принесла мой ланч в гостиную.
Я запихнула мороженое за стул, но она осталась и какое-то время говорила со мной, пока я ела свои бобы, а мороженое таяло и вытекало, а она снова говорила те злые слова, и я плакала так сильно, что казалось, мой животик разорвется.
Я поклялась, что провалиться мне на этом месте, если я еще раз нарушу ее правила. И особенно, что я никогда, никогда не выйду НАРУЖУ.
Тогда она тоже заплакала.
Несколько дней спустя она вернулась из магазина, почти не купив еды, зато она принесла кучу инструментов, решеток и металлических листов. Она сказала, что у нас не осталось больше денег, что она продала все, что можно было продать, и ей придется вернуться на работу.
Она собиралась взять собаку, чтобы та присматривала за мной в ее отсутствие, и намеревалась построить для нее очень особенную клетку. Для этого она даже научилась пользоваться паяльником и молотком. Я думала, что она до ужаса умная и потрясающая!
Я знала, что это будет очень большая и особенная собака, потому что клетка была огроменной. Я понимала, почему приходилось строить ее в доме — она в три раза шире любой нашей двери! Вскоре после того, как клетка была готова, я играла внутри нее, представляя, как весело мне будет с моим новым лучшим другом. С лучшим другом будет намного проще сопротивляться зову этого СНАРУЖИ.
Тогда я не была такой сильной, как сейчас. Моя сила, наряду с другими способностями, увеличивалась с возрастом. Но я знала, что собака, которая у нас появится, будет очень, очень сильной, потому что решетки на клетке были толщиной с мамину руку, а изнутри она приделала толстый ошейник и тяжелую цепь, прикованную к полу. Она сказала, что собаку, возможно, придется приковывать, когда у нас будут гости.
Гостей у нас никогда не было.
Я начинала думать, что одна лишь я предвкушаю пополнение в семье. Пока она работала над клеткой, я придумывала имя для нашей собаки и предлагала их маме, а ее глаза приобретали странное выражение, губы поджимались.
Я всегда крепко спала.
Однажды вечером моя мать искупала меня, высушила и расчесала мои волосы, и мы с ней играли в игры за расшатанным кухонным столом, пока я едва не вырубилась на стуле. Тогда она отнесла меня в постель, где я положила голову на ее подушку — ту, что с маленькими уточками — и я коснулась ладошками ее лица и смотрела на нее сонными глазами, потому что мне нравилось смотреть на нее, засыпая. И она крепко держала меня, прижимая к себе, окутывая запахом мамы, который, как я знала, был самой важной вещью во всем мире, и я соскользнула в счастливые сны.
На следующее утро я проснулась с ошейником на шее, посаженная на цепь, на маленьком матрасе в собачьей клетке.
Глава 5
Дни прекрасны и полны боли
Джада
Она стояла у края матраса в кабинете на тихом и в остальном пустом первом этаже «Книг и сувениров Бэрронса», нахмурившись и глядя на тело, завернутое в почти прозрачные частички серебристой ткани.
Не то чтобы Риодан знал, что она хмурилась, или даже осознавал ее присутствие в комнате. Хоть его тело дрожало в агонии, грудь едва заметно поднималась и опадала; она считала его вдохи, дважды в минуту. Пульса практически не существовало. Он или ушел в глубокую медитацию, или кто-то (несомненно, Бэрронс) погрузил его в магический целительный сон.
Развернув протеиновый батончик, она опустилась на колени рядом с матрасом, подняла край одного из кусочков ткани и резко втянула воздух. Лишенная кожи, покрытая волдырями плоть сочилась розоватой жидкостью. Она аккуратно отпустила край ткани и приподняла другой.
Он местами обгорел до костей, чтобы защитить ее, пока она пыталась спасти того, кого, как она понимала на каком-то уровне, вообще здесь не было.
— Рана, которую я отказалась бинтовать, — прошептала она, на мгновение вновь став четырнадцатилетней, прикованной в подземной темнице, где Риодан пытался заставить ее посмотреть в лицо жестокости жизни, посмотреть трезвым взглядом, признать и каким-то образом — хоть как-нибудь — смириться с этим; его сорт жестокой любви, единственное, у чего был хоть малейший шанс пронзить ее мощную броню. Она сказала себе, что это не забота, а манипуляция. Ее мысли и чувства к этому мужчине всегда были противоречивы. Она идеализировала его. Жаждала его внимания и уважения. Никогда не доверяла ему. И все же то, что он сделал сегодня… она не видела ничего, что всемогущий Риодан мог бы с этого получить.
Она нашла свое успокоение, устремившись в будущее в режиме стоп-кадра, быстрее ветра, чтобы ни одна боль не могла догнать. Ища приключений, ощущений, стимуляции, потому что пока она чувствовала что-то новое, она не чувствовала старого. Прошлое — это прошлое, кричала она всем, кто слушал.
Она знала слова Риодана наизусть. Она знала все, что он сказал, наизусть. Немногие взрослые говорили ей что-то полезное. Заткнутые в мозг Меги между улыбкой девчонки-сорванца и беззаботным бахвальством, эти слова всегда ценились.
Рана, которую ты отказываешься перебинтовать — это рана, которая никогда не исцелится. Ты стремительно теряешь жизненную силу, и даже не знаешь, почему. Она ослабит тебя в критический момент, когда для тебя будет важно быть сильной.
Сегодня ее неисцеленные раны обошлись ей дорогой ценой. И ему тоже.
Однажды она видела, как он умирает, выпотрошенный Кровавой Ведьмой. Каким-то чудесным образом он вернулся из мертвых, свежий как огурчик. Она не беспокоилась, что он может умереть от этих ожогов.
И все равно, от вида его в таком состоянии к горлу подступала тошнота.