— Да, верно, — кивнула Ива. — Тогда на кухне я думала о том, что когда-нибудь любому мужику надоедает, что им на халяву пользуются. Ну, и вся в раздумьях пошла в ванную. Но от раздеться до ноги раздвинуть у порядочной женщины дистанция километр, чтоб вы знали, ха-ха! На самом деле решение я принимала уже лежа рядом с тобой, и совсем как в первый раз, миллиард мыслей роился у меня в голове. Да, логически нужно было двигаться вперед, но я понимала, что после этого слишком много в моей жизни уже никогда не будет по-прежнему, и эта мысль была как шлагбаум.
— Но ведь в результате все получилось, — осторожно сказал я. — Что же на этот раз тебе помогло, что подняло шлагбаум? Это же не было накануне вечера встреч выпускников, где совет одноклассниц снова мог бы подвергнуть тебя остракизму?
— Нет, — рассмеялась Ива. — Язва ты. Шлагбаум подняла мысль о том, что твоя Марина была, все-таки, неправа. Причем дважды.
— Марина! — чуть не подпрыгнул я. — Моя Марина? Господи, она то тут каким боком?
Я приподнялся на локте и с нетерпением ждал продолжения истории. Ива же, как опытный рассказчик, держала паузу, докуривая сигарету. И только когда окурок умер в пепельнице, она снова открыла рот.
— Как-то, когда еще все были вместе, на новом годе в офисе мы стояли, курили с Мариной и еще с какой-то бабой из магазина, не помню, рыжая такая, с сиськами и с губами. Ну, ржали, матюкались, знаешь, когда бабы в своей компании сильно подопьют. Разговор зашел о мужниных изменах. Я честно сказала, что хотя своего Абика никогда ни на ком не ловила, но особых иллюзий на этот счет не питаю. Баба эта магазинная подхватила, что у нас, у жен, нет шансов на мужнину верность минимум по двум причинам. Первая — это то, что мужики полигамны от природы, что у них даже счетчик такой от рождения встроен, скольких самок они осеменят. А вторая — в нас самих. Что, дескать, мужики бы не изменяли, если б бабы не давали. Что через такой хилый плетень, как мы, только ленивый не перелезет. Мол, сами виноваты. Тут Маринка твоя подхватилась вся и давай эту с губами чехвостить. Мол, конечно, с такими-то мыслями! А вот она, Марина, к примеру, мужу верная и точно никогда ни с кем на адюльтер не соблазнится. И в подругах своих всех она уверена тоже. Потому что у порядочных, мол, женщин, принято, что муж подруги — не мужчина. И ко мне — мол, Ива, так ведь? Я помню, аж поперхнулась. Нет, не то, чтобы я уже тогда глаз на тебя положила, такого еще не было, но голос твой уже тогда казался мне весьма сексуальным. Ну, я киваю в такт Марине твоей, мол, йа, йа, натюрлих, подругин муж не объект для возжелания имеет место быть. А Маринка не унимается, конкретика, вишь, ей нужна. Спрашивает меня: вот, мол, если бы ее муж Арсений вдруг да и начал бы до меня домагиваться, верно же, что я бы его отшила? Я уже рот открыла, чтобы согласиться, но Маринке снова неймется. Нет, она, конечно, в муже своем Арсении уверена, и во мне уверена (мы же подружки, Ивушка, верно?), но вот если на секунду такое все-же предположить? Я второй раз открываю рот, чтобы согласиться, но тут к нам подходишь ты с кем-то еще, мы все ржем, что вот как раз сейчас можно и проверить. Ты ничего не понимаешь, и оттого мы ржем еще пуще. Так на Маринин вопрос я тогда и не ответила, и не то, чтобы я с ней была несогласная. Но вот когда я уже лежала, а ты сел рядом, мои сжатые коленки поцеловал и ладони на них положил, тут я и подумала, что Марина дважды ошибалась — и во мне, и в тебе. И тут уже было ничего не поделать…
Я слушал все эти преданья старины глубокой с живейшим интересом, но не смог удержаться, чтобы не запустить в Ивины рассуждения крючок.
— То есть, ты хочешь сказать, что лежала и думала, что коли уж твоя подруга и моя жена Марина ошибалась по нашему с тобой поводу, то было бы нелогично эту ее ошибку не подтвердить практическими действиями, так? — спросил я. — А ты не допускаешь, что если бы ты в последний момент передумала, то это означало бы, что моя благоверная в своих рассуждениях не была неправа? И если бы в тот момент именно такая мысль пришла тебе в голову, история могла бы иметь совершенно другое продолжение?
— Нет, не означало бы! — передразнила меня Ива. — К сожалению, относительно нас с тобой Марина в любом случае ошибалась. Потому что мы с тобой изменили нашим супругам гораздо раньше того момента, когда это произошло физически. Когда ты, точно не знаю, а я… Даже не когда в ванной после душа раздумывала, надевать ли мне джинсы, а еще раньше, на кухне, когда я не просто подумала, что столько времени водить мужика на веревочке — это стервизм и сучство, но и обрадовалась поводу доказать, что я не стерва и не сука. Но если совсем честно, то в самый, самый последний момент, когда еще можно было все остановить, я подумала, что если уж твоя Марина оказалась неправа в моем отношении, о пусть уж она ошибется и относительно тебя. Только не вздумай сейчас приплести сюда в качестве основного инстинкта стадный!
— Нет, нет, стадность тут ни при чем! — воскликнул я, одновременно испытывая отчетливую досаду от того, что, похоже, напрасно все эти годы я свою победу над Ивой приписывал своему мужскому обаянию. — Не более, чем… как ты это сказала? Стервизм и сучство?
Ива, поджав губы, замахнулась на меня рукой со сжатым кулачком.
— Все, все, все, извини! — потешно сжался, словно ожидая удара я, страшно довольный своей маленькой местью. — Но какая же мысль была у тебя сегодня? Позволю предположить, что если в те разы все было так непросто, то теперь тебе в голову пришло нечто совершенно трансцендентальное!
— Иди в жопу, Сень! — ласково ответила Ива. — Я ему, можно сказать, как на духу, а у него один стеб на языке!
— Ну, прости, прости! — заизвинялся я, целуя Иву в плечо. — Жадно слушаю.
Ива вытащила из пачки новую сигарету, щелкнула зажигалкой. Пламя фитиля в предутренней темноте показалось очень ярким. Я зажмурил глаза, под веками замелькали разноцветные круги.
— Когда я из последних сил сопротивлялась Дашкиным пальцам, — хрипловатым голосом начала она, — гляди, все ляжки мне изодрала, дурища пьяная! — у меня в голове снова была тысяча мыслей. Но та, которая мною управляла, была о том, что ребенок мой так сильно чего-то хочет, чего-то у меня (неважно, чего!) так сильно просит, а я, сука-мать, не даю, сопротивляюсь, как Лёля-пионерка на групповом изнасиловании! Да на, господи, что мне, жалко, что ли?! В щеку целовать можно, в губы можно, а туда нельзя? Я когда ее кормила, бывало, по два раза кончала. До сих пор когда она до меня губами дотрагивается, меня током бьет.
Теперь Ива приподнялась на локте и застыла надо мной большой черной на фоне сереющего окна фигурой, из-за растрепанных волос на голове напоминающей копну сена на ветру. Я не видел ее глаз, но чувствовал, что она не мигая смотрит на меня.
— Я уже готова была раздвинуть ноги, представляешь, — закончила Ива и совсем уже тихо спросила: — Сень, я е…анутая, да?
Вокруг и так было тихо, но сейчас тишина, казалось, стала полной, абсолютной. Насколько ни был странным с виду вопрос, я прекрасно понял его. Четыре года назад Ивина мать, которой на склоне лет поставили диагноз «шизофрения», то ли случайно, то ли намеренно отравилась насмерть газом — ее нашли лежащей у включенной плиты с распахнутой духовкой. Немного отойдя от этой трагедии, Ива начала не на шутку беспокоиться вопросом наследственной передачи шизофрении по линии того же пола, что и больной. Особенно ее беспокоила неизвестно откуда почерпнутая информация о том, что шизофрения при передаче по наследству в последующих поколениях «молодеет». Ива имела в виду несколько событий в своей жизни, когда ее поведение могло быть расценено как несколько странное. Я знал по крайней мере об одном из них, когда привокзальной цыганке удалось загипнотизировать Иву рассказами о том, что ее дочь смертельно больна, и спасти ее может только она, цыганка. Ива привела цыганку в дом, отдала ей все деньги, лежавшие в заначке, а на сдачу цыганка прихватила еще и все Ивино золотишко. Уходя, цыганка погрузила Иву в глубокий сон, очнувшись после которого та мало что помнила. Про то, что Ива заходила в квартиру с цыганкой, рассказали соседи. Аббас жену тогда чуть не убил, а рассказывая на работе о произошедшем, не стеснялся называть ее «е…анутой». Лично я ничего странного в этом случае не находил, многие цыганки от природы — очень мощные гипнотизеры, и у неподготовленного человека с обычной психикой против них шансов не больше, чем у меня против Федора Емельяненко в уличной драке. Но Ива тот случай очень тогда переживала, а после того, как был поставлен диагноз матери и особенно после ее странной смерти, знаю, переживала вновь. И вот теперь она имела в виду и все это, и что-то еще, чего я не знал, и Дарьино сегодняшнее выступление, конечно.