— Ой, привет! — по привычке придав голосу приличествующую случаю радость случайной встречи, воскликнул я. — Ты звонила?
— Н-нет, — после странной паузы ответила Ива. — Я не звонила. Хотя сижу с телефоном в руке, смотрю на твой номер. Хотела позвонить, потом подумала, может, дома еще, решила эсэмсэс написать, а тут ты сам звонишь. Да еще на этот номер… Дашка вчера телефон свой утопила, я утром пошла в лавку, купила ей новый, с местной симкой, потому что так выходило дешевле. Фантастика какая-то… А еще говорят, что между людьми нет телепатической связи. Ты как этот номер узнал?
Я хотел объяснить, что мне с этого номера был звонок, но хорошо натренированным шестым чувством вдруг почуял в ситуации палево, и «чистосердечно признаваться» решил повременить.
— Ты собиралась мне звонить? — перевел тему я. — Что-то случилось?
Последнюю фразу я произнес даже не в вопросительном, а в утвердительном ключе, потому что сверхнапряженное сознание отсеяло всю лирическую шелуху, четко осознав, что заставить Иву думать о том, чтобы позвонить мне в столь неурочное время могло только что-то весьма неординарное. Особенно учитывая, что расстались мы с ней меньше двенадцати часов назад.
— Случилось, — эхом ответила Ива. — Помнишь, еще вчера говорили об Абике, обсуждали? Я рассказывала, что он в Эльбурган свой собрался ехать? Как мы поругались с ним на этот счет, даже подрались? Помнишь?
Я досадливо поморщился: разумеется, я помнил все, что происходило между мною, моей отдыхавшей в Турции любовницей Ивой, к которой я смог-таки, не вызывая особых подозрений у Ирины, вырваться на уикенд, и Ивиной дочерью Дарьей. Хорошо помнил я и наши с Ивой разговоры о ее муже Абике, как мы привычно сокращали его серьезное имя Аббас, и о сложных и печальных нюансах их семейной жизни. Еще я подумал, что поскольку такое не помнить просто невозможно, то Ива, похоже, просто держит паузу перед тем, как выдать что-то не просто важное, а — сенсационное.
— Да, конечно, — раздраженно ответил я. — Ив, не тяни.
— Аббас погиб, — замогильным голосом выдохнула Ива. — Сегодня ночью.
— У меня перехватило дыхание, я с трудом сглотнул. «Пока ты женат, а я замужем…», — вспомнились вчерашние прощальные Ивины слова.
*****
Ива встречала меня в прохладно-мраморном «рисепшене» отеля. Высокая, длинноногая, обернутая полупрозрачным парео от D&G (знаю, сам его покупал), в широкополой шляпе от Louis Vuitton (аналогично), из-под которой на ее уже успевшие загореть плечи ниспадали вьющиеся локоны ее дивных светлых волос, она выглядела не просто потрясающе, а категорически, ультимативно, как атомный взрыв. Клапаны моего сердца засокращались с такой скоростью, как будто в организме вдавили до упора педаль газа. Я бросился ее целовать, она напряглась: «Потом, вдруг Дарья где-то рядом!», и я был вынужден отстать. Меня оформили, и пока мы следовали за портье, пытаясь лавировать между волнами его двухнедельной немытости, Ива рассказывала мне о программе на вечер. Сначала мы идем ужинать в потрясающий ресторан, а потом ко мне в номер. Она что-то наплела Дарье про случайно встреченную старую знакомую, которая только что заехала в отель, и дочь любезно разрешила матери сегодняшний вечер провести с «подругой», взамен получив дозволение подольше потусоваться с Володей на ночной дискотеке. «Кто это — Володя?» — спросил я. «Да тут мальчик хохлятский один, по Дашке страдает», — ответила Ива. Она принялась длинно и ненужно-подробно рассказывала про этого Володю, а я не мог отделаться от ощущения, что она как-то отстранённа со мной, и ощущение это ложкой дегтя портило медовую бочку радости от встречи с ней в этом тропическом раю. Но в номере, как только ушел портье, унося в липкой пятерне честно заработанный доллар, Ива бросилась мне на шею и страстно прошептала: «Я так соскучилась!». У меня от этих слов весь пессимизм из головы вынесло похотливым сквозняком, и я решил, что предстоящая ночь будет лучшей в Ивиной жизни — со мной, по крайней мере. И чтобы никакие сюрпризы физиологической осени не помешали этим планам, уединившись в ванной, я слопал сразу две таблетки виагры.
Ужин был вкусным, но я так торопился, что утащил Иву из-за стола, не допив вполне приличное вино и не дождавшись десерта. Мы чуть не бегом ворвались в номер, я повесил снаружи на ручку стикер «Dont disturb!» и захлопнул дверь. У Ивы все звонил телефон, и пока она его раздраженно выключала, я достал из чемодана дьютифришный Хенесси, разлил по стаканам. Мы залпом усугубили алкогольную эйфорию и бросились друг на друга. Когда я первый раз вступил на территорию Ивы, она даже не была еще совсем раздета, — правда, закончился мой визит так же быстро. Чудесное лекарство позволило претворить в жизнь лозунг «Между первой и второй пуля не должна пролететь!», но долгой на принятие окончательных решений Иве даже этого оказалось мало. Чудесный медикамент и обещания великой ночи бушевали во мне, и после короткого смоук-брейка с очередными полстаканами коньяку я пошел на третью попытку, избрав для катализации процесса любимую Ивину позу, политкорректно именуемую «догги-стайл». Что-то в глубине подсознания надоедливой мухой мешало мне полностью отдаться процедуре, мелкое, но важное, вроде невыключенного утюга, но шансов сосредоточиться на причине беспокойства не было.
Из так удачно обнаружившейся в номере аудиосистемы Лед Зеппелин с моей «музыкальной» флэшки прочувственно бацал «Black Dog». Словно подчиняясь льющимся из динамика категорическим советам Роберта Планта «потеть, возбуждаться, наслаждаться и капать медом», Ива извивалась, стонала, я пыхтел, клацала пружинами кровать, — в общем, было довольно шумно. Неудивительно, что мы не услышали, как щелкнул дверной замок. Закрываемая дверь хлопнула громче, и я оторвал глаза от созерцания захватывающего процесса собственного проникновения вовнутрь партнерши, удивительно напоминавшего мне сейчас возвратно-поступательное движение поршня в цилиндре, как оно было наглядно представлено на разрезной модели двигателя внутреннего сгорания времен советской средней школы. Но тут поток ассоциаций окончательно прервался, потому что из темноты прихожей в создаваемый ночником круг неяркого света вошла Ивина дочь Дарья. Я остановился, как резко осаженная лошадь. Иве это не понравилось, и не открывая глаз, она попросила меня продолжать. В постели мы оба находили вполне уместным не особо стесняться в выражениях, но сейчас Ива облекла свою просьбу в совершенно уж печатную форму. — за невозможности привести на этих страницах точную цитату попробую изложить ее в стиле… ну, например, завсегдатаев анекдотов поручика Ржевского и Наташи Ростовой: «Мой Бог, поручик, не соизволите ли объяснить, отчего вы остановились в своих движениях? Не хотелось бы уезжать из этих благословенных мест в душную Москву, не испытав той радости, которую единственно кавалер может доставить своей даме в моменты близости не столь духовной, сколь телесной. Не могли бы вы возобновить, по возможности усилив, напор, с которым вы предавались этому занятию последние четверть часа?» Думаю, искушенный в русском устном (несправедливо именуемом отчего матерным) без труда воспроизведет, как эта фраза звучала в оригинале. Дарья, до этой секунды просто широко распахнутыми глазами смотревшая на нас, прыснула в ладошку. Ива открыла глаза и увидела дочь.
Взвизгнув, Ива стремительно сгребла в один ворох покрывало вперемешку с моими трусами и кое-как укрыла наиболее вопиюще обнаженные части своего тела. Повисла немая сцена. Казалось, никто не хочет первым ее нарушить.
— Дарья! — наконец выдавила из себя Ива. — Ты как?.. Ты что тут делаешь?
Дарья хмыкнула, вальяжно привалилась к стене.
— Мама, — с интонациями воспитательницы младшей группы детского сада произнесла она, — а что бы ты ответила, если бы сейчас я спросила тебя, что ты здесь делаешь?
«Чего, чего? Личной жизнью живет мама, не видно, что ли?» — мелькнул у меня в голове очевидный ответ. Надо отметить, что я все еще стоял на коленях позади Ивы, облапив ее красный от шлепков зад и находясь — по аналогии все с тем же двигателем — в конце такта сжатия, поршень в верхней мертвой точке. Начать, так сказать, такт расширения я стеснялся, потому что мой разгоряченный виагрой «поршень» в недрах Ивиного «цилиндра» успокаиваться не хотел, и в попытке разъединиться я бы неизбежно продемонстрировал бы себя в полной красе. Оценив всю трагикомичность ситуации, я постарался придать лицу идиотически-отсутствующее выражение лица в традициях Савелия Крамарова, словно бы меня здесь и вовсе нету.