Аскольд Якубовский
Страна Гонгури [антология] / сост. В. Ермаков. — Красноярск: Красноярское кн. изд-во, 1985. — С. 157-163. — Тираж: 50000 экз.
Опять что-то звякнуло... Или мне снится этот звон и переступания?.. Нет, нет, их ни с чем не спутаешь. Особенно запах медных горелых контактов.
Это опять она, чтоб ее черти взяли! Безобразие! Мало того, что она силком впихнула в мой сон свои жестяные звяки и запах смазочного масла. Из-за ее вопрошающих телекторов («возьму или не возьму») мне опять приснилась авария на Козлиной планете. О ней же лучше забыть и не вспоминать. Никогда!
Надо же, так не повезло. Она не оставит меня в покое. А теперь станет ныть и надоедать, будет толкаться в дверь балкона, заглядывать в окно, хотя я и живу, дай бог памяти, на 10 027 этаже, комната А. И ведь ее не обманешь, нет. Она уже знает, что я проснулся.
Она ночевала на моем балконе. Это ясно. Но как ее туда занесло? Поднялась на антиграве?.. Добыла синтетлассо?.. Не на балконе она, висит на стене. Ведь он вдвижной, мой балкон, и ночью, а также в ветреную погоду вместо него на фасаде дома чертовски гладкое место. Ерунда! Антигравы и синтетлассо выдаются только по специальным разрешениям. Значит, она применила свои присоски и часов десять-двенадцать ползла вверх? Я слежу за окном. Вон и ее молящий глаз.
Он приподнялся, как перископ (сама она не решается соваться мне на глаза) и, ерзая вверх и вниз, подглядывает за мной. И, будь я проклят, есть что-то молящее в этой стекляшке.
Как отвязаться от нее? Вызвать роботов-мусорщиков? Чтобы ее отловили и сдали в утиль. Ага-а, голубушка ловит мое намерение, струсила. Сбежит? Нет. Теперь начнется самое худшее — она будет скрипеть и жаловаться на судьбу, скрипеть и жаловаться, скрипеть и жаловаться.
Черт с ней! Не буду вызывать мусорщиков! Больше того, я согласен, она еще не так плоха и прослужит не один год. Десять, двадцать, сто лет! Я бы примирился с нею, но проклятый квакающий голос!
К тому же она, подобно всем устаревшим биомеханизмам, все говорит, говорит, говорит... Нет! Пора кончать! Сейчас протяну руку к телефону и вызову мусорщиков. Сейчас же!
— Не делай этого! — проквакала она, и замерший было перископ, установленный на меня, нервно заерзал. — Я прошу, умоляю, низко кланяюсь, убеждаю, возражаю, припадаю, не зови их... Или зови, лови, уничтожай, истребляй, разрушай, кому нужны старики? — квакала она и не бежала, как делала это раньше, а осталась, рискуя собой.
Гм, странно, почему это?.. В чем-то уверилась? Ага, понимаю, машина впала в отчаяние. Вот, затихла. Надеюсь, она не свалилась вниз. Нет, машина здесь. Черт с ней, пусть остается. Я проделал гимнастику лежа. Потом сел' взял пульверизатор и наскоро побрился. Снова побрякиванья.
— Я все сделаю, чего ты хочешь, — квакала она. — Хочешь, я побрею тебя и сделаю массаж. А? Хочешь?
— Ты лучше смени голос! — заорал я.
— Я все сделаю для тебя, все, — продолжала квакать она. И перечислила это все, а список был обширен. Перечисляла она не раз, и одного дела там не числилось — смены проклятого голоса. Он-то и приводил меня в бешенство: я не терпел Питера Сиверса, ни тем более робота с его голосом.
Питер был скверный, эгоистичный, безнадежный холостяк, неудачливый космолетчик, обожавший антиквариат. Эту машину он откопал где-то в лавочке вместе со старинным ружьем, стрелявшим — надо подумать! — свинцовой дробью!
Да, Питер был неудачлив, умеренно неудачлив, терпимо. Всего на пятьдесят процентов. А эта машина была его личный робот, и ей одной он дал свой голос. Такая была тогда мода. Но сама манера говорить, и голос, и взгляд, и рот Питера ~ все было каким-то лягушачьим, квакающим.
Так они и квакали вдвоем с машиной — хоть беги с корабля. Потому что он был командиром, и его пятидесятипроцентная неудачливость и педантизм наполняли недовольством экипаж до краев. А эта вот железная дура, что торчит на балконе, обожала его, гордилась тем, что у нее голос самого Хозяина Корабля.
Питер знал, что мы его не любили.
Он, конечно, хорошо знал, что его обожает машина. Одна.
Я задумался, насколько ее привязанность помогала ему утвердиться в себе, чтобы после всех полетов-полунеудач повести ракету «Астра» прямиком к ее гибели на Козлиной планете. Я был стажером на корабле (кончил Ленинградское училище) и едва не погиб. Как и многие другие. Но переполнило наше терпение, я думаю, все же их сдвоенное кваканье: Питера и машины.
Вернувшись на Землю, мы дружно выступили в космическом трибунале, и Питер покончил с собой. Он не ушел в отставку, а застрелился, чего мы совсем не ожидали. Машина не спасла Питера, хотя и была при нем до конца. Говорят, она ломилась в двери, орала, звала людей... Может быть, ее дурацкие вопли и поторопили Питера, и тот нажал спуск пистолета.
— Слушай, — убеждала машина. — Вчера я приварила к себе блок анекдотов, один из последних оставшихся. Десять тысяч штук. Знаешь, он завалялся в магазинчике космонавтов. Анекдоты с бородой, но такой смех. Я выменяла блок на сапфир, что завалился мне в сочленение восьмой ноги. Помнишь Козлиные горы? Я была тогда частично разрушена, и ты сам нуждался в ремонте своей двигательной системы. Помнишь?
Я молчал.
— Ты животики надорвешь, слушая их. А если от смеха твой живот разболится, я сделаю тебе клизму. Я ее добыла, вот посмотри.
И она помотала резиновым пузырем. Это уж слишком! Уже и так, стараясь угодить, она превратилась в ходячую этажерку.
Но как она разнюхала, что я скоро лечу? Где могла узнать, что у меня еще нет личного робота, мне не выделили его, а только поставили в очередь? Подслушивала?
— Возьми, возьми, возьми!.. — просила она.
Но я в сотый раз проявил твердость характера, и она ушла ни с чем. Я слышал, как скрипели ее суставы — машина спускалась вниз на присосках (я даже зажмурился, вообразив ее путь), ведь она старая, ей не положено иметь антиграва. Не выделили, ведь я не просил его. Может, открыть балкон и позвать?.. Нет, ни за что!
Вот звякнуло, еще раз, и все стихло. Она лезет вниз, долго будет лезть.
Я вызвал по видео Семена: надо было кое-что решить. Мы быстро разметили маршрут до астероида Рогатый Бык, где доберем половину своей команды. Решено! Затем я оделся, повязал галстук и пошел в кафе. Там выпил кофе и съел горячий крендель — его выпекли на моих глазах. Я пил, ел, говорил комплименты роботессе с металлическими стружками вместо кудряшек, думал о новом корабле «Одиссей», где не будет горячих кренделей. Я повторил заказ еще и еще и почувствовал, что мне стало тепло и хорошо.
Это было состояние довольства и сытости в душе и в желудке.
В душе — назначен штурманом корабля в тысячу тонн; в желудке — я спешу, бывая на Земле, есть каши,
хлебное, овощное в предчувствии очередных долгих лет полета и еды из концентратов.
Дожевывая восьмой крендель, допивая четвертую чашку кофе, я размышлял о глупой машине, вязнущей ко мне уже вторую неделю. Моя вина. Зачем я вмешался в эту историю? Сам не понимаю.
Но вмешался и вторую неделю переносил все последствия этого. А ведь было так просто отвернуться, но я не успел этого сделать. Или вспомнил Питера?
Как случилось? Очень просто. Мы сидели на скамье, все штурманы, все ждущие назначения. И травили друг другу истории, глядя на вывеску «Отдел кадров космопорта». Поговорили и об аварии на Козлиной планете, о ее причине — суетливости Сиверса в сложных ситуациях. О его педантичности, в соединении с суетливостью становившейся чем-то странным, вроде горячего мороженого. Говорили о его голосе: надо же иметь такой.
И вдруг услышали лязганье: мчалась машина, каких не делают уже лет триста, за ней гнались роботы-мусорщики. Они кинули магнитную присоску, но машина, видимо, применила полярность корпуса, та отскочила, упав в траву.
— Не надо! Не надо! ~ орала она квакающим голосом Питера Сиверса. — Не надо, не надо, не надо в переплавку!