Боевые платформы шли с запада. Их было много, точно больше десятка. Я уже сталкивался с этими огромными машинами смерти, а потому прекрасно знал: для того чтобы покончить со всей нашей бригадой, вполне хватит и пары таких летучих дредноутов. А тут целая армада!
Передав сигнал тревоги, я стал уводить свою группу. К тому времени у меня оставалось пятнадцать машин. Никакой возможности сражаться с платформами, конечно же, не имелось. Так что уходить, спасать тех, кто все еще остался в живых – это был единственный разумный выход.
К вечеру того дня я вывел четыре танка к Малоярославцу, месту, где дислоцировались тыловые и ремонтные службы нашей бригады. Кроме нас больше никто туда не вернулся. Две с половиной тысячи человек безвозвратно сгинули, уже в который раз доказав нашу полную неспособность противостоять напасти под названием ханхи.
Это было ясно всем. Как говорится, плетью обуха не перешибешь. Но все же, по старинной русской традиции козла отпущения требовалось отыскать, и без приказа покинувший поле боя полковник Ветров на эту роль подходил как нельзя лучше. Именно для этого он и был вызван пред ясны очи генерала армии Терехова в его трехуровневый бункер невдалеке от города. Я прибыл туда вовремя, очень вовремя, ибо через четверть часа после того, как за мной закрылась толстая стальная дверь, жизнь на поверхности перестала существовать.
– Дядя Максим! – громкий мальчишеский голос пробился сквозь рокот двигателей и выдернул меня из сумрака тягостных воспоминаний.
– Чего тебе, Павел? – я повернул голову и поглядел на белобрысого пятнадцатилетнего парнишку в грязной войсковой разгрузке, который высунулся из-за двери пилотской кабины.
– Вас летчик зовет, – прокричал пацан и мотнул головой в сторону пилотов, которых я, конечно же, видеть не мог.
С благосклонного разрешения командира винтокрылой машины Пашка все время ошивался в пилотской кабине и добровольно исполнял роль связного между летчиками и нами, пассажирами. Правда, с этим делом он не особо напрягался. Вернее вообще не напрягался. За все время полета пацан лишь первый раз осчастливил нас своим присутствием.
– Что там? – я отстегнул прицепленный к страховочному ремню карабин и стал медленно отползать от двери. Что поделаешь, рожденный ползать летать не может, ну или не любит.
– Там туман, – выдохнул мальчишка, и в его голосе отчетливо, очень отчетливо послышался страх.
– Туман? – я, наконец, поднялся на ноги и глянул сперва на Пашку, а затем, проследив за его взглядом, и на Лизу.
Моя подруга сидела совсем рядом и своими большими карими глазами тоже смотрела на Павла. Как и я, она все еще ничего не понимала, но, словно ощущая какую-то ментальную, генетическую связь с братом, сразу занервничала.
– Тот самый туман, – мальчишка не сводил глаз с сестры. – Как тогда, как дома, как тот, что забрал папу.
От этих слов я вздрогнул. Сразу вспомнилось Одинцово и наша первая встреча с бесстрашными юными разведчиками Лизой и Павлом Орловыми. Тогда они мне и поведали, что пришли из-под Харькова, что с родных мест их согнал странный серый туман, надвигавшийся с юга. Все, кто попадал в него, там и оставались. Не знал я лишь одного, что именно эта беспросветная серая мгла и отняла у ребятишек отца. Все это пронеслось в моей голове с быстротой молнии, а следом, будто запоздалый раскат грома, пришло недоумение, внутренний протест. Стоп! Где он, этот Харьков, и где мы? До Украины километров четыреста будет. Нет, не могла сюда эта дрянь так быстро доползти, никак не могла! Так что перепутал, обознался Пашка.
Об этом своем открытии я и сообщил пацану, а чтобы придать ему уверенности, подбодрить по-отцовски, похлопал по плечу. Только мальчишка нихрена не расслабился. Он пристально поглядел мне в глаза и очень серьезно произнес:
– Дядя Максим, его… туман этот долбанный не забудешь и ни с чем не перепутаешь.
Вот теперь пришла моя очередь ежиться, как от холода, и вопросительно коситься на Лизу. Когда же и та, подтверждая слова брата, кивнула, я пулей кинулся к вызывавшему меня летчику.
Туман и впрямь оказался странным и весьма примечательным. Сквозь стекло пилотской кабины было прекрасно видно густое серое марево, отвесной стеной вздымающееся до самых облаков. Оно напоминало слоеный пирог, только отличие от какого-то там «Наполеона» состояло в том, что слои в нем находились в непрерывном движении. Они текли слева направо, причем все с разной скоростью.
– Вот это цирк-зоопарк… – протянул я подавленный видом серой громады.
– Что делать будем, товарищ полковник? – пилот вертолета Егор Сергеевич Летяев бросил на меня быстрый испытывающий взгляд. – Мне как-то внутрь этой мясорубки соваться не хочется. Во-первых, ветер там, судя по всему, не слабый. Во-вторых, по приборам идти не смогу. Мертвые они у меня все.
– Где мы сейчас?
Сквозь остекление кабины я глянул на землю и попытался там хоть что-то разглядеть. Среди одинокой черной равнины глазу едва ли отыщется за что зацепиться. И все же… Мне показалось, что я вижу, кое-что вижу. Впереди по курсу земля была явно расчерчена на едва различимые квадраты.
– Медынь, – пилот указал на замеченную мной шахматку.
– Граница тумана проходит по юго-западной окарине города, – уточнил человек, занимавший второе кресло в пилотской кабине. Звали его Леший, ну или по-простому Андрей Кириллович Загребельный, мой старинный приятель и по совместительству подполковник ФСБ. В кресле второго пилота он очутился вовсе неспроста. Неожиданно выяснилось, что этот сукин сын и в летном деле кое-что волокет, особенно, что касается винтокрылых машин.
– Пашка тебе говорил? – обращаясь к Загребельному, я указал на серую пелену впереди по курсу.
– Говорил, – Андрюха кивнул. – Это я его за тобой послал.
– Давайте что-то решать, – потребовал Летяев. – А то я уже скорость сбросил. Практически на одном месте висим, по-дурному керосин палим.
– Приземляйся, Егор Сергеевич, другого выхода нет, – жестом римского патриция, приказывающего добить раненого гладиатора, я указал вниз.
Чего-то такого Летяев от меня и ожидал, поскольку согласно кивнул и стал переключать какие-то тумблеры на панели управления. Меж этим занятием он отыскал секунду-другую, чтобы глянуть на меня и предупредить:
– Вам, товарищ полковник, лучше сесть и пристегнуться. И всех там сзади предупредите. Сюрпризы могут быть, когда на снижение пойдем. Те же «мотыльки», к примеру, или еще какая гадость.
– Добро, сделаю, – я кивнул, развернулся и шагнул в пассажирский отсек.
Там на меня сразу же уставились пять пар глаз. Нет, пожалуй, четыре, поскольку Анатолий Нестеров только лишь скользнул по мне взглядом и вновь тупо и отрешенно уставился в рифленый настил пола. Он все еще оставался в глубокой моральной коме, говорил невпопад, двигался очень неуверенно, глядел потухшими, невидящими глазами. Цирк-зоопарк, прямо не человек, а пришелец из другого мира, который не понимает, куда это его занесла нелегкая.
В отличие от Анатолия все остальные пассажиры вертолета прекрасно ориентировались в ситуации, а потому ждали от меня новостей.
– Ну как, Максим Григорьевич? Что решили?
Первым не выдержал седой бородатый старик в круглых, висящих на самом кончике носа очках. Одно стекло в них было треснуто, а к дужкам крепилась замусоленная бельевая резинка, которую младший научный сотрудник Физического Института имени Лебедева привязал на случай всяких форс-мажорных, но почему-то регулярно с нами происходящих ситуаций.
– Приземляемся, Даниил Ипатиевич, – прокричал я громко, чтобы услышали все.
– А потом? – голос подал сидевший рядом с пожилым ученым офицер в полной боевой экипировке, который ласково, словно котенка, поглаживал лежащий на коленях АКС-74 со сдвоенным, перетянутым синей изолентой рожком.
– А потом, Костя, видно будет.
Я попытался пожать плечами, но из-за неожиданного скачка винтокрылой машины этот жест не получился. Больше того, я едва не свалился на самую светлую голову нашей экспедиции, которой бесспорно являлся Даниил Ипатиевич Серебрянцев. Этим бы все и закончилось, не поддержи меня сильная рука спецназовца.