Разбирая мамины вещи после похорон, Надя нашла пароль от её закрытого от всех сетевого дневника. Бумаге мама, видно, не доверяла.
Они познакомились и полюбили друг друга давно, ещё будучи студентками, но мама вышла замуж в попытке жить «как все». Второй раз они нашли друг друга в интернете восемь лет назад. Мир был тесен для них: жили в одном городе, ходили по одним улицам, дышали одним воздухом, но... не видели друг друга. Пока маму что-то не привело на тот сайт. «Судьба, наверно», – писала она в дневнике.
Мама была замужем и растила Надю, Полина никогда не знала уз брака. Их снова бросило в объятия друг к другу.
«Она настаивала на моём разводе. Требовала, чтоб я ушла от Алексея. Надя уже большая девочка, вроде бы должна понять. Но я не смогла. Полина считала, что я дважды предала её: в первый раз, когда вышла замуж, а второй – когда не решилась разрушить свою семью. Она сказала, что я из трусости предала свою любовь. Наверно, она права. Горькая ирония в том, что вскоре после нашего расставания Лёша сам подал на развод: у него к тому времени уже два года была другая женщина. Казалось бы, для воссоединения не осталось препятствий, но Полина не приняла меня назад. Сказала, что больше не уважает меня, а жить с человеком, к которому нет уважения, невозможно.
У меня больше ничего не осталось».
В первый раз читая эти страшные слова – «у меня ничего не осталось» – Надя плакала. Тряслась, свернувшись калачиком на кровати, а потом швыряла подушки, колотила кулаками по стенам. Кого винить в том, что всё так сложилось?
– Мама, почему ты всё скрыла? Боялась, что я не пойму, не поддержу?
Подбородок бессильно трясся, слёзы тёплыми ручейками катились по щекам. А что бы она сделала? За руки притащила бы их друг к другу и посадила за стол переговоров? Что толку теперь думать о том, что она предприняла бы? Мамы нет, она угасла, так и не пробив стену оскорблённой гордости, которой отгородилась Полина.
На сороковой день Надя позвонила Полине.
– Почему вы не выслушали её? – рыдала она в трубку. – Почему отвернулись? Если вы так её любили, почему оттолкнули?
– Надя... Погоди, успокойся, – сказал звучный и сильный, низкий голос в трубке.
– «Успокойся»? – бегая от стены к стене, как тигр в клетке, кричала Надя. – И это всё, что вы можете ответить? Нет, слушайте! Слушайте, что она написала! «У меня больше ничего не осталось». Дуры вы! Обе вы грёбаные дуры, просрали всё! И теперь её нет! И ничего нельзя исправить!
Размазывая едкие слёзы по лицу, она то бросалась ругательствами, то зачитывала отрывки из маминого дневника, пока странная гулкая тишина на том конце линии не заставила её взглянуть на дисплей. Полина положила трубку, а Надя уже несколько минут распиналась в пустоту.
Она не стала перезванивать. Её трясло, и телефон выпал из ослабевшей руки. Схватив оставшуюся после поминок бутылку водки, она плеснула в стакан резко пахнущую спиртом жидкость. Горлышко вызванивало о край стакана, водка булькала – ещё не выпитая, она уже вызывала в горле спазм тошноты. Но Надя вылила её в себя. Её чуть не вывернуло наизнанку, но она запихала в рот остывший блинчик и ложку сладкой поминальной кутьи. Текло и из глаз, и из носа, и она долго плескала себе в лицо холодную воду из-под крана. В ушах шелестел белый шум.
После, немного успокоившись, она жалела о своей несдержанности. Она не имела права ни судить, ни обвинять. У неё был только мамин дневник, только её версия событий. Вторую сторону она не слышала. Но, чёрт возьми, когда родной человек умирает у тебя на руках – целый год мучений! – и каждый адский день из этого года умоляет, кричит и зовёт, но в ответ – тишина, упрямая и чёрствая, чью сторону ты примешь?! Чьим адвокатом станешь невольно?
Сейчас страничка Полины в социальной сети мерцала в полуночном полумраке комнаты. У маминой возлюбленной был небольшой бизнес – магазин альпинистского, туристического и прочего спортивного снаряжения, у магазина – свой сайт с каталогом. Фотографии из отпуска: палатки, горы, красивые закаты, река, полевые цветы. Полина обнимала «изгиб гитары жёлтой». Её жизнь продолжалась без мамы. Снимки совсем свежие – уже после похорон и после звонка Нади. Снова бессильная и горькая злость всколыхнулась со дна души.
Надя отправила ей в личном сообщении песню «Испанские глаза» с припиской: «Это вам от мамы». Злость улеглась, осталась только горечь. Ответа она ждать не стала – выключила компьютер и заварила последнюю на сегодня кружку чая, которую выпила на балконе, подставляя лоб ночному ветерку. Глупый, усталый, беспомощный, запутавшийся адвокат, у которого и собственная-то жизнь шла пока довольно бестолково, что уж говорить о том, чтобы вмешиваться и осуждать чужую...
Зарядили дожди, но Надя то и дело забывала зонтик. Торопясь прохладным вечером от остановки домой, она накинула на голову шерстяной кардиган. Во дворе она наскочила на паркующуюся машину – скорее, по собственной невнимательности, нежели по вине водителя: кардиган закрывал ей обзор. Обошлось без серьёзных травм – она лишь упала грудью на капот и сломала ноготь, а из порвавшегося пакета посыпались яблоки. Из лопнувшей упаковки растеклось белой лужей по мокрому асфальту молоко.
– Надя! О господи... – воскликнул знакомый низкий голос.
Водителем была Полина. Выскочив из машины, она бросилась к Наде, подхватила за талию и запястье.
– Ты цела? Что ж ты под колёса-то бросаешься?! А если б я ещё и тебя... – Её голос оборвался, и она до боли стиснула запястье Нади.
Да, эта тигриная харизма в жизни ощущалась во сто крат сильнее, чем на фото – окатывала упругой волной, кралась на могучих лапах и сбивала с ног одним ударом. Но эти «голубые испанские глаза» смотрели на Надю... снизу вверх. Вся эта тонна обаяния золотоискателя-первопроходца умещалась от силы в ста шестидесяти сантиметрах роста. Как потом выяснилось – даже в ста пятидесяти семи. Надя со своими ста семьюдесятью тремя смотрелась рядом с ней просто каланчой. И откуда только брался этот голос – сильный, иногда резкий и властный, а иногда – с чувственной обволакивающей хрипотцой?
– Я в порядке, – пробормотала девушка.
– Сядь-ка.
Полина заставила её сесть в машину и осмотрела с макушки до пят. Лишь когда она убедилась, что у Нади ничего не сломано, кроме ногтя, они поднялись в квартиру. Шагая по ступенькам, Надя то и дело ловила на себе её жадно-внимательный взгляд, в котором ещё не угасли искорки тревоги.
– Извини, что я без звонка. В походе телефон угробила – а там твой номер был.
Ключи звенели в дрожащей руке. Наконец Надя справилась с замками, и они вошли.
– Чай будете? Или, может, вы пьете кофе? – Голос звучал бодро, но ещё подрагивал после столкновения.
– Честно говоря, я такого страху натерпелась, что не отказалась бы от чего-то покрепче, – со смешком ответила Полина. И добавила: – Шучу. Я за рулём не пью. Что сама будешь, то и мне налей.
«Если б я ещё и тебя...» – эхо этих слов Надя озадаченно гоняла мячиком в своей душе от стенки к стенке, вслушиваясь в отзвуки и пытаясь угадать концовку. Почему «ещё и...»? Крутой кипяток, заливая сухие скрученные листья чёрного чая, распространял крепкий аромат. Кто стоял там, рядом с ней, в этой фразе? Из облачка чайного духа проступила мамина фигура, и горло Нади набухло солоноватым комком.
– Ты считаешь меня бездушной сволочью, я знаю, – резко и прямо, без предисловий, вдруг начала Полина. – Так поступить с любимой женщиной может только бездушная тварь – не простить её и свести в могилу. Ведь так?
– Я не винила и не виню вас в её смерти, – пробормотала Надя. – Мама умерла от рака.
Чашка выскользнула из задрожавших пальцев, но не разбилась: Полина поймала её у края стола.
– Да брось, – усмехнулась она с льдистым блеском в глазах. – Винишь, конечно. Да, по официальной версии, её убийца – рак. Но в душе убийцей ты считаешь меня.
Жутковатая это была улыбка, от которой у Нади по жилам будто жидкий азот растекался, замораживая её нутро в считанные мгновения. Пожалуй, иметь Полину врагом было бы опасно. Это всё её тигриная пластика в каждом движении, мягкая сила хищного зверя в её походке – миниатюрного по размерам, но свирепого. Рысь с мощью дюжины тигров.