ОН ПРИШЕЛ из погрузившейся в ночь пустыни; спотыкаясь, шагнул в тесный круг света нашего костра и тут же рухнул на песок. Вскрикнув от изумления, мы с Митчеллом вскочили, ведь одинокие пешие странники - необычное зрелище для пустынь Северной Африки.
Первые несколько минут, что мы возились с ним, я думал, мужчина вот-вот умрет, однако постепенно его удалось привести в чувство. Митчелл держал кружку с водой у потрескавшихся губ незнакомца, при одном взгляде на которого становилось ясно: долго ему не протянуть. Одежда путника превратилась в лохмотья, а кожа на руках и коленях была буквально содрана - судя по всему, он долго полз по пескам. Так что, когда бедняга слабым жестом попросил еще воды, я исполнил просьбу, понимая, что в любом случае время его подходит к концу. Вскоре он смог говорить слабым каркающим голосом.
- Я один, - сказал умирающий, отвечая на первый вопрос, - больше там некого искать. Вы двое, кто вы? Торговцы? Так и думал. Нет, я археолог. Охотник за минувшим, - на мгновение голос его прервался. - Раскрывать мертвые тайны - не всегда к добру. Некоторым вещам лучше оставаться в прошлом.
Странник заметил взгляд, которым мы с Митчеллом обменялись.
- Нет, я не безумец, - произнес он. - Выслушайте меня, я все расскажу. Но запомните, оба, - убеждал мужчина так пылко, что даже приподнялся, - держитесь подальше от пустыни Игиди. Не забывайте об этом. Меня тоже предупреждали, но я не придал значения. И угадил в ад... в ад! Впрочем, начну с самого начала.
Имя мое теперь не имеет значения. Я покинул Могадор более года назад и, пройдя предгорьями Атласского хребта, направился в пустыню в надежде отыскать какие-нибудь карфагенские руины, которые, как известно, разбросаны по пескам Северной Африки.
Я провел в поисках несколько месяцев, путешествуя от одной убогой арабской деревушки к другой: сегодня у оазиса, а назавтра - далеко в белой неизведанной пустыне. Чем дальше я углублялся в дикие края, тем чаще встречал искомые развалины: крошащиеся останки храмов и крепостей - почти уничтоженные реликвии той эпохи, когда Карфаген, могучий город-крепость, являлся сердцем империи, охватившей всю Северную Африку. А потом, на поверхности огромного каменного блока, обнаружилось то, что и направило меня в сторону Игиди.
Та надпись на искаженном финикийском диалекте, языке торговцев Карфагена, была достаточно коротка, так что я запомнил ее и могу повторить слово в слово. Буквально в ней говорилось следующее:
'Купцы, не ходите в город Мамурт, что лежит за перевалом. Ибо я, Сан Драбат из Карфагена, в месяц Эшмуна вместе с четырьмя спутниками вошел в сей город для торговли, а на третью ночь нашего там пребывания явились жрецы и схватили моих товарищей. Мне же удалось скрыться. Компаньонов моих принесли в жертву злому божеству города, что обитает там с начала времен и для которого волхвы Мамурта построили величественный храм - подобного не сыскать нигде на земле, и в нем народ Мамурта поклоняется своему богу. Я сбежал из города и оставил здесь это предостережение для любого, кто соберется направить свои стопы в Мамурт, навстречу смерти'.
Вероятно, вы можете представить, какой эффект произвели на меня древние письмена. Я наткнулся на единственный след города, несохранившегося в людской памяти; на последний оставшийся на поверхности обломок цивилизации, что канула в океан времени. И я считал вполне вероятным существование подобного города. Что мы вообще знаем о Карфагене, кроме нескольких имен и названий? Ни один город, ни одна цивилизация, существовавшие когда-либо, не исчезали с лица земли столь бесследно. Римлянин Сципион стер в порошок все храмы и дворцы Карфагена, а землю вспахал и посыпал солью - и над пустыней, где некогда вздымалась столица великой империи, воспарили победоносные орлы Рима.
Глыбу с надписью я нашел на окраине одного из жалких арабских поселений, где и попытался нанять проводника. Но никто не согласился. Я отчетливо видел перевал - просто щель меж возвышавшихся лазурных скал. На самом деле меня отделяли от него многие мили : свет пустыни обладал обманчивыми оптическими свойствами, а потому казалось, будто перевал совсем близко. Без труда отыскал я на своих картах ту горную гряду, оказавшуюся меньшим отрогом Атласского хребта. Пространство за ним обозначалось: 'Пустыня Игиди'. Больше из карт ничего не удалось почерпнуть. Единственное, в чем точно не приходилось сомневаться, так это в том, что по другую сторону перевала раскинулась пустыня, и, отправляясь туда, следует захватить с собой достаточно припасов.
Однако арабы знали больше! Я сулил бедолагам награду, которая должна была казаться им сказочным богатством, и все же ни один не пожелал отправиться со мной, когда я говорил, куда собираюсь. Там никто никогда не бывал; мало того, местные старались особо не углубляться в пустыню в том направлении. Область по другую сторону гор воспринималась всеми не иначе как пристанищем дьяволов и излюбленным местом злобных джиннов.
Понимая, сколь глубоко в аборигенах укоренились суеверия, я более не пытался переубедить их и отправился в путь в одиночку. Припасы и воду несли два тощих верблюда. Три дня плелся я по пустыне под палящим солнцем, а наутро четвертого достиг перевала.
ПРЕЖДЕ ВСЕГО, он оказался всего лишь узкой расщелиной, чье дно загромождали большущие валуны, превратившие проход насквозь в долгую, изнурительную работу. Скалы по бокам возносились на такую высоту, что пространство между ними представлялось обителью теней, шорохов и полумрака. Было уже далеко за полдень, когда я наконец миновал ущелье - и на мгновение остолбенел: по другую сторону перевала пустыня сбегала вниз, в огромную чашу, и в центре этой чаши, на расстоянии примерно двух миль от того места, где я стоял, сияли белизной руины Мамурта.
Помню, был совершенно спокоен, когда преодолевал отделявшую меня от развалин пару миль. Я настолько не сомневался в существовании города, что, не обнаружив руин, испытал бы гораздо более сильное потрясение, чем когда узрел их.
От выхода из ущелья виднелась лишь однородная масса белых обломков, но чем ближе я подходил, тем отчетливее вырисовывались некоторые из них: крошащиеся блоки, стены и колонны. Песок тоже не стоял на месте, и почти полностью похоронил одни участки развалин, в то время как большинство других стояли занесенные лишь наполовину.
Тут-то я и сделал любопытное открытие. Я остановился, чтобы изучить материал руин - гладкий, без прожилок камень, крайне походивший на искусственный мрамор или же на первоклассный бетон. И когда я осматривался, полностью поглощенный исследованием, то заметил, что почти на каждой глыбе и колонне, на каждом столбе и разбитом карнизе вырезан один и тот же символ (если его можно назвать символом). То было грубое изображение причудливого, нелепого создания, очень похожего на осьминога; от круглого, едва ли не бесформенного тела ответвлялось несколько длинных то ли щупалец, то ли рук, напоминавших скорее жесткие, суставчатые лапы паука, чем гибкие, лишенные костей осьминожьи конечности. Я, собственно, решил, что, скорее всего, назначением твари и было символизировать собой паука, хоть изображалась она немного и неверно. Минуту я пытался найти объяснение изобилию, с каким создания те были высечены на развалинах повсюду, а затем сдался - загадка казалась неразрешимой.
Такой же неразрешимой, как и тайна города вокруг. Что могла поведать наполовину погребенная груда каменных обломков? У меня не было возможности даже поверхностно исследовать то место, ведь скудные запасы провианта и воды не позволяли задерживаться надолго. Удрученный, я возвратился к верблюдам и отвел их на свободный пятачок среди руин, где разбил лагерь на ночь. А когда опустилась тьма, я сидел у маленького костра, и невообразимая, тягостная тишина того царства смерти вызывала у меня жуть. Не было слышно ни людского смеха, ни криков зверей или птиц, ни даже стрекота насекомых. Со всех сторон лишь безмолвный мрак, угрюмо отступавший под ударами ярких копий света небольшого костерка.