- Ай! - сказал Димка.
Максимиллиан дёрнул ещё раз.
- Sag es!
- Херр унтерштурмфюрер, - проныл Димка, - Максимиллиан хочет мороженого сейчас. Он сказал, чтобы я вам сказал.
Унтерштурмфюрер расхохотался.
- Oh, Max, gut gemacht! Aber russen werden hier nicht helfen. Das ist befehl deines vaters (Хорошая попытка! Но русские тебе здесь не помогут. Это указание твоего отца).
Максимиллиан надулся.
- Mein vater ist ein narr!
"Хорьх" остановился. Унтерштурмфюрер вышел из автомобиля и, открыв дверцу, выволок из салона Максимиллиана. Лицо его было мрачным. Димке с Лёшкой не было слышно, что он выговаривал маленькому немцу, отведя его в сторону, но в конце речи тот топнул ногой и тут же получил в ответ хлёсткую пощёчину.
- Наверное, за то, что отца дураком назвал, - предположил Димка.
- Они тут все придурки, - сказал Лёшка. - Я бы его вообще не кормил.
- Тогда его к нам в приют надо.
Лёшка фыркнул.
- Он бы всех защипал.
- И фрау Доггель? - удивился Димка.
- И Ганса-повара!
Димке сделалось смешно, потому что он представил, как Максимиллиан бегает за толстым, неповоротливым поваром среди кастрюль и кричит: "Ich habe dich vermisst!". Ну, соскучился, разве такое не бывает!
Впрочем, Димкина весёлость испарилась, едва унтерштурмфюрер появился в поле зрения.
- Setz dich, - сказал он Максимиллиану.
Тот требовательно протянул руки к Лёшке с Димкой.
- Hilfe!
Они втащили его в салон. Конечно, никакого слова благодарности не прозвучало. Наоборот, усевшись, Максимиллиан в отместку выволочке от унтерштурмфюрера несколько раз ткнул ближнего к нему Лёшку локтем.
Короткий остаток пути все молчали.
У длинного белого здания с колоннами унтерштурмфюрер остановил "хорьх". Широкую улицу украшали рейхс-флаги, клумбы у здания темнели прорыхленной землей, гипсовая статуя фюрера вздымала руку в приветственном жесте.
На ступенях, у статуи, у жаровен с колбасками, несмотря на холодную весеннюю погоду, толклась публика. Здесь были и офицеры, и женщины, и дети. Отдельными группами по десять-двенадцать человек стояли солдаты, видимо, свезённые на экскурсию.
Музей был ещё закрыт.
- Мы рано, - сказал унтерштурмфюрер, - но это ничего. Темпорамы второй день как запустили, а, видите, сколько народу. Вон, кстати, Вилли.
Через улицу к автомобилю шла невысокая плотная женщина в кожаном плаще, шёлковый платок на её голове пестрел цветочным узором. Тонконогий мальчишка лет восьми, руку которого она держала в своей ладони, доставал ей макушкой до плеча и походил на кузнечика. Он был в зелёных штанах, зелёном мундирчике и скакал между мелкими лужами, умудряясь едва ли не обежать женщину кругом.
- Willi!- закричал Максимиллиан, наваливаясь на дверцу.
Кузнечик замахал рукой. Унтерштурмфюрер, пригладив волосы, выбрался из "хорьха".
- Guten tag, Erwin, - сказала женщина, подойдя.
- Guten tag, frau Ebert, - херр Сломак легко прикоснулся губами к запястью поднятой руки. - Wie geht es ihnen?
- Ich habe heute nicht gut geschlafen, - пожаловалась на плохой сон женщина.
- Und wie obersturmbannführer?
- Oh, er hat in anderen zimmer geschlafen.
Они отошли за капот.
- Willi! - Максимиллиан выбрался наружу и затоптался вокруг кузнечика. - Hast du schon eis gegessen? (Ты не хочешь мороженого?)
- Nein, - качнул головой кузнечик, - kehle. Ich habe heiße milch getrunken.
- Hu! - Максимиллиан сморщился. - Aber kann deine mutter uns mit eiscreme füttern?
- Ja, später, - кивнул Вилли.
- Später! - передразнил Максимиллиан кузнечика и махнул рукой сидящим в салоне Лёшке с Димкой. - Komm! Hier entlang, kleine sklaven.
- Выходим? - тихо спросил Димка.
- Слышал же, - ответил Лёшка.
Увидев, как они выбираются с сиденья, унтерштурмфюрер прервал разговор с фрау Эберт и решительно шагнул к дверце.
- Wohin? Куда? - недовольно произнёс он.
- Museum wurde eröffnet, - сказал ему Максимиллиан.
- Was?
Унтерштурмфюрер обернулся.
Высокие резные двери музея бесшумно ползли в стороны, ловя скупой солнечный свет латунными вставками.
Публика вокруг статуи и на ступеньках у колонн пришла в движение. Прокашлял, проговорил что-то, запинаясь, громкоговоритель на столбе. Взмыл в небо отпущенный невнимательной детской рукой воздушный шар.
Из глубины здания тем временем пророс стрекот, какой Димка слышал однажды в комнате, где десять женщин стучали по клавишам печатных машинок, а в расширяющемся проёме, полном яркого электрического света, словно сама по себе возникла сухая, высокая фигура во фрачной паре и цилиндре.
- Willkommen, meine herren und damen! - произнесла она.
Публика, смеясь и раскланиваясь, потянулась к дверям.
- Eingang ist eine reichsmarke. Kinder - kostenlos! - перед тем, как пропасть, объявила фигура.
- Nun...
Унтерштурмфюрер пересчитал детей по головам.
- Also, Дитмар, Алекс, - он навис над приютскими, - отвечаете мне за Макса и Вилли. Вам понятно?
- Да, - сказал Димка.
Лёшка, помедлив, кивнул.
- Во всём их слушайтесь, - унтерштурмфюрер тряхнул Лёшку за рукав, - но не давайте совершать глупости. Накажут не их, накажут вас. Alles!
Он выпрямился.
- Laufen! (Бежим!) - тут же крикнул Максимиллиан, забегая на ступеньки. - Alex, folgen sie mir! (Алекс, за мной!)
- Zu befehl! - откликнулся Лёшка и поспешил за тем, кого обязан был оберегать.
- Nein, wir gehen langsam, - сказал Вилли, беря Димкину ладонь в свою. Его лоб исказила напряжённая морщинка. - Как тфой приют, жизнь?
- Gut, - сказал Димка, шагая со ступеньки на ступеньку.
- Ты понять?
- Да.
- Я немного учить русский, - гордо заявил Вилли.
- Dritte saal! - крикнул им унтерштурмфюрер.
Димка оглянулся. Что-то рассказывая, херр Сломак вёл фрау Эберт под ручку, но они ещё только-только подходили по ступенькам к колоннам.
Каменные полы в музее были натерты и светились отраженным светом от хрустальных люстр, подвешенных под высоким потолком. В дверях всех встречал портрет фюрера в полный рост в золотой раме, висели полотна со свастикой, и надо было сворачивать по указателям, чтобы найти нужный зал.
Ни Максимиллиана, ни Лёшки видно не было. У портрета фотографировалась девочка в воздушном розовом платье. Ей захлопали, когда она прочитала патриотический стишок ("Mein Führer ist mein Gott...") и положила букет роз на специальную подставку.
- Großartig! Wunderbar!
В первом зале стояли тумбы и постаменты со стеклянными колпаками. Тумб было много, они шли в два ряда вдоль зала по центру, предъявляя посетителям глиняные поделки, черепки, плохо отёсанные камни и инструменты. Постаменты же, обозначенные бархатными лентами и латунными столбиками ограждения, располагались у стен, и восковые композиции на них рассказывали о жизни и быте первых ариев.
От собравшейся у костра семьи посетитель переходил к косматым охотникам в шкурах, напряженно высматривающим стадо похожих на оленей рогатых животных, а затем становился свидетелем кровавой стычки с диким племенем. На Димку особенное впечатление произвёл застывший в высоком прыжке охотник, замахнувшийся каменным топором на лежащего, приподнявшегося на локте врага. Выражение лица у охотника было свирепое, глаза блестели, большой рот раскрывался в торжествующем крике. Приглядевшись, правда, можно было заметить, что висит он на тонких проволочках, выкрашенных в цвет деревьев, стоящих на заднем фоне, но всё равно казалось, что достаточно отвернуться, и за спиной под опустившимся топором тут же раздастся треск черепа.
Вилли дёрнул Димку.
- Hu! Unsinn, - сказал он. - Gehen wir weiter!
- Jawohl, - вздохнул Димка.
Они пронырнули между сходящимися юбками двух женщин.
- О, - произнёс кто-то, отступая и, видимо, цепляясь взглядом за нашитые на Димкиной куртке цифры, - kleine untermensch.