Он упрямо заставлял себя думать о том, как вернется домой и встретит Ирину, пытался представить ее в домашнем платье на пороге или в фартуке у плиты, или в вечернем наряде за столиком дорогого ресторана, но изображение почему-то получалось плоским и размытым, как на скверной газетной фотографии. Ирино лицо все время норовило смениться другим лицом — широким, почти квадратным, с приплюснутым носом и густыми, черными с проседью усами. Мутноватые глаза, упрятанные, как у ящерицы, в кожистых складках и морщинах, смотрели с холодной угрозой. Это лицо выглядело живым, хотя его обладатель был мертв уже в течение сорока восьми часов.
Глеб сдался. В конце концов, его последнее задание, хоть и было выполнено, заслуживало того, чтобы о нем призадуматься. Пуля из безотказного «вальтера», оцарапавшая ему ребра, одним махом превратила поставленную Глебом жирную точку в многозначительное многоточие. Глеб под диктовку генерала Потапчука написал: «Конец», пользуясь снайперской винтовкой вместо шариковой ручки, а некто, пожелавший остаться неизвестным, при помощи старого девятимиллиметрового «вальтера» зачеркнул эту надпись и дописал снизу: «Продолжение следует». Это было чертовски неприятно. Глеб терпеть не мог историй с продолжениями, более того, его работа как раз и заключалась в том, чтобы беспощадно раз и навсегда отсекать всякие продолжения.
«Так оно и бывает, — подумал Глеб. — Так оно бывает всякий раз, когда работаешь по чужой наводке, по разработанному без твоего участия неизвестному плану. Так оно и происходит, когда соглашаешься на роль тупого исполнителя: поехал, куда сказано, сел, где велено, и шлепнул того, кто изображен на фотографии. А потом оглянуться не успеешь, как за тобой уже тянется хвост длиной в километр, и какие-то небритые типы, вынырнув из-за угла, палят в тебя из музейных пистолетов…
Усилием воли он подавил вспыхнувшее раздражение. Давая ему это задание, генерал Потапчук наверняка знал, что делает и, если использовал своего лучшего агента втемную, то, видимо, имел на то веские причины. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь; но в данном случае из-за своей неосведомленности Глеб едва не уснул навеки, и данное обстоятельство его ничуть не радовало.
***
…В Екатеринбурге стояла несусветная жара, солнце сверкало так, что Глеб с его повышенной чувствительностью к свету не снимал темные очки даже в помещении. Одноместный люкс в обветшалой гостинице послевоенной постройки был раскален, как духовка газовой плиты, и мог вызвать острый приступ клаустрофобии даже у моллюска. Глеб провел в этой обшарпанной душегубке полдня и часть ночи, но ему показалось, что эта пытка тянулась год. Выйти из номера и просто прогуляться по городу он не мог — Потапчук запретил лишний раз высовываться за дверь во избежание неожиданностей. Все действия Глеба были заранее расписаны по минутам; в принципе, это было привычное явление, если не считать того, что расписание составил не сам Глеб, а какой-то анонимный умник в полковничьих погонах. А может, и не в полковничьих, а в майорских или даже капитанских… Судя по результатам, профессиональный уровень человека, который составил план, оставлял желать лучшего.
Поначалу все шло, как по нотам. В назначенный час Глеб занял позицию на плоской крыше какого-то промышленного сооружения, имевшего заброшенный вид. Длинный брезентовый сверток обнаружился в условленном месте, а именно за широкой квадратной трубой вентиляции, третьей с краю в длинном ряду точно таких же склепанных из оцинкованной жести труб. Развернув брезент и дотронувшись до вороненой стали казенника, Глеб про себя отметил, что контора, кажется, начинает выходить из многолетнего кризиса. Направляясь сюда, он не без оснований побаивался, что длинная цепочка исполнителей где-нибудь даст сбой, возникнет привычная путаница, и ему придется срочно искать выход из положения, а то и вовсе возвращаться в Москву ни с чем.