Прежде чем первые валуны добрались до меня, я вроде бы различил маленькие, призрачные фигурки лихорадочно суетившиеся у подножия утеса, и успел подумать: "Проклятые омары!"
Затем валуны оказались рядом со мной, и я выставил перед собой руки в попытке остановить их - как будто у меня был хоть какой-то шанс. И при этом я продолжал кричать.
Валуны обрушились на меня - и убили. Размазали плоть и раскрошили кости. Проломили грудную клетку и раскололи череп. Раздавили меня и раскатали в лепешку. Кровь брызнула во все стороны, запятнав камни. Мочевой пузырь лопнул, кишечник порвался.
Однако через какое-то время выяснилось, что часть меня вроде бы осталась жива. Вися в непроглядной тьме, я сознавал, что погиб, но также там была и та моя часть, что продолжала самыми кончиками пальцев цепляться за сознание.
Кажется, в самом начале я не думал ни о чем. Просто был - и все тут. Во мраке, в пустоте, в небытии - я был. Не мертвый. Ну, или, во всяком случае, не совсем мертвый. Я забыл все, что когда-либо знал. Начал с нуля. Стал лишь немногим лучше червяка. Я старался успокоиться, но такого понятия, как спокойствие, не существовало. Безо всякой причины меня сжигала ярость. Ни на кого конкретно не направленная ярость. Она стала моим естеством, помогала держаться на краю забвения. Просто разъяренный червяк, без знаний и без целей.
Через какое-то время напряжение ослабло и меня стали посещать мысли. Не простые мысли, но причудливые и запутанные. Мысли летели все дальше и дальше, тянулись к очевидному ответу, однако при этом проходили через лабиринт ментальных искажений, и было это много хуже того, что мне приходилось цепляться за существование одними лишь кончиками пальцев. И самым страшным было то, что я - или скорее существо, которое было мной, ведь меня, как такового еще не было - даже не знал вопрос, на который разыскивало ответ.
На смену размышлениям пришло удивление - спокойное, крепкое, холодное удивление, тонким слоем растянувшееся во все стороны. И удивление это вопрошало: это и есть загробная жизнь? В самом деле? Вот что случается, когда умираешь? Оставалось надеяться, что это не так. Перспектива провести вечность в подобном загробном мире - таком плоском, зыбком и темном - приводила в дикое отчаяние. Удивление никуда не девалось очень и очень долго. Ни мыслей, ни рассуждений, ни предположений - одно только удивление переполняло крошечное существо. Безнадежное, беспомощное удивление, которое не становилось ни больше, ни меньше, а лишь растягивалось во все стороны навстречу бесконечности.
Затем удивление ушло, а вместе с ним и тьма. Снова стало светло и меня снова наполнили знания - знания не только о настоящем, но и о прошлом. Как если бы нечто щелкнуло тумблером или нажало на кнопку. Меня словно включили.
Когда-то я был человеком (и я знал: что такое человек), но больше я им не был. Я понял это в тот самый миг, когда невидимый оператор щелкнул выключателем. Понять это не составило труда. У меня напрочь отсутствовала голова, а глаза мои парили в воздухе. Забавные глаза. Они смотрели не строго в одном направлении, а во все стороны сразу, и видели все вокруг. Где-то между глазами и мной располагались и слух, и вкус, и обоняние, и множество других чувств, которых у меня раньше не было: магнитный индикатор, выявитель жизни, тепловой сенсор.
Я чуял вокруг себя много жизни, крупной жизни. Она быстро перемещалась, и я увидел, что это были омары, шустро нырявшие в свои норы. Должно быть, они ныряли вниз, точно перепуганные кролики: в мгновение ока я совсем перестал их ощущать. Многие футы земли отгородили омаров от моих органов чувств. Однако кроме них имелась уйма и другой жизни, тысяча разновидностей жизни (возможно даже, больше тысячи разновидностей), и я знал: в глубине моего мозга вся эта разнообразная жизнь - все эти растения и травы, все эти насекомые (или местный аналог насекомых), все эти вирусы и бактерии - была аккуратным образом каталогизирована, чтобы, если в том возникнет нужда, можно было извлечь нужные сведения и свериться с ними.
Я осознал, что мой мозг расположен где-то в моих кишках. И я понимал: в этом нет ничего странного, раз уж моя голова исчезла без следа. Мозгу в животе было не место. Однако я скорее чувствовал, чем знал, что там он все же и должен находиться - в глубине туловища, под надежной защитой, - а не торчать в воздухе, где кто или что угодно могло причинить ему вред.
Я лишился головы, мой мозг скрывался где-то внутри меня, а мое тело было овальным, чем-то смахивая на яйцо, и было покрыто броней. Ноги... Ног у меня имелась целая сотня - крошечные штуковины, похожие на лапки гусениц. А еще выяснилось, что глаза мои не парили в воздухе, а висели на концах двух гибких стебельков, которые вы, полагаю, назвали бы усиками. И эти усики-стебельки служили не только для того, чтобы поддерживать глаза. Они выполняли также роль ушей (намного более чувствительных, чем человеческие), носа и вкусовых рецепторов; улавливали тепло, магнитные поля, жизнь и многое другое, пока еще не ясное мне.
От одной лишь мысли о том, что понапихано в эти две антенны, меня слегка замутило. Но, похоже, в этом не было ничего по-настоящему скверного - ничего такого, с чем я не смог бы справиться. Со всеми этими дополнительными чувствами меня теперь точно будет непросто изловить. Пожалуй, я даже немного гордился своими новыми способностями.
Я увидел, что нахожусь на вершине холма - на той самой вершине, на которой сидел вместе с омарами и лакал самогон. Никак нельзя было узнать, как давно я здесь торчу. Зола от костра все еще была на месте. Этот костер они развели - чем очень гордились - вращая какую-то палку. Я позволил им разжечь его таким способом, ни разу не упомянув, что мог бы сделать это одним движением большого пальца, воспользовавшись зажигалкой. Я умудрился, если не изменяет память, даже слегка позавидовать той легкости, с какой они добыли огонь. Кострище, тем не менее, казалось старым - дождевые капли уже успели выбить в золе узор из своих отпечатков.
Корабль стоял на той стороне долины, и чуть позже я бы отправился к нему и улетел. Я подал бы свою заявку и принял бы все необходимые меры, чтобы планета начала приносить прибыль. Все было прекрасно, за исключением того обстоятельства, что я больше не был человеком. И там, на вершине холма, я вдруг затосковал по своей человечности. Забавно: ты не задумываешься о том, что такое человек, пока не перестаешь им быть.
Полагаю, утрата людского обличия слегка напугала меня. Возможно, чуть больше, чем слегка, меня напугал весь тот хлам, превративший меня в нелюдя. Приложив небольшое усилие, я все еще мог ощущать себя человеком, хотя чертовски хорошо понимал: это не так. Я глядел на корабль, маячивший неподалеку, на том краю долины, и внезапно, ни с того, ни с сего, мне стало одиноко. Лишь внутри корабля, говорил я себе, я наконец-то буду в безопасности.
Но в безопасности от чего, недоумевал я. Умерев, я, тем не менее, не был мертв. Казалось, мне бы надо радоваться, но что-то у меня это не особо получалось.
Один из омаров высунул голову из норы. Я увидел его, услышал, почувствовал жизненную энергию и определил температуру. Я решил, что ему что-то известно.
- Что происходит? - спросил я. - Что со мной случилось?
- Другого выхода не было, - сказал он. - Нам так тебя жаль. С тобой приключилась большая беда. Мы старались изо всех сил, но твой организм был так плохо сделан.
- Плохо сделан! - закричал я и рванул к омару, и тот скрылся в норе так быстро, что даже со всеми своими органами чувств я не уловил его движения.
Два обстоятельства поразили меня.
Я обратился к омару, он ответил мне, и мы поняли друг друга. А ведь той ночью, сидя у костра, мы едва продвинулись дальше жестикуляций и примитивного ворчания.
И, если я правильно его расслышал, именно омары собрали меня по кускам, сделали меня тем, чем я теперь являюсь. Все это, конечно же, было бредом. Как могли эти вшивые омары совершить нечто подобное? Они жили в норах, разводили костер высверливанием и не имели ни малейшего понятия о том, как приготовить сносную выпивку. Это было немыслимо, что кодла омаров, живших словно стая луговых собачек, вернула меня с того света.