К вопросу нужно подойти основательно. Придумать непростую, замысловатую месть. Никаких физических пыток, никаких убийств. Когда я с ними закончу, смерть покажется им благом, а пытки - всего лишь легким неудобством. Также это не обернется банальным рабством с целью разработки богатств планеты. Тот день, когда они отняли у меня потребность в этих богатствах (скорее даже страсть), станет худшим в их жизни днем. Продолжай я, как и раньше, испытывать эту потребность, нормальная человеческая жадность могла бы, пожалуй, и придержать мою руку. Однако теперь меня уже ничто не сдерживало.
Я их обставил, подумал я. Подумал хладнокровно и расчетливо. Без гнева. Без суеты. Без жалости. Жалость - это черта, свойственная людям, призванная уравновешивать месть. Но теперь баланс был нарушен, и ничего кроме мести у меня не осталось.
Не знаю, как я это сделаю. И не узнаю, пока тщательно не изучу все способности, что откроются мне в процессе линьки. Однако кое в чем я даже не сомневаюсь: они будут жить в постоянно растущем страхе; будут искать куда бы спрятаться, но не смогут найти; каждый день будет приносить им все новые ужасы, нервы их будут натянуты до предела, а мозги обратятся в воду, чтобы вскоре, при встрече с очередным кошмаром, снова застыть. Время от времени я стану дарить им призрачную надежду, а потом - отнимать ее, усугубляя таким образом их страдания. Они будут метаться по безысходному кругу своей паники, будут верещать, впадая в безумие, которое никогда не достигнет таких пределов, способных подарить им убежище. Возможно, они станут молить о прекращении страданий, но я буду с особым трепетом следить, чтобы они оставались в живых и не прекращали испытывать страх. Не только некоторые из них, а все они - каждая их гнилая душонка. И я буду продолжать в том же духе, мне никогда не надоест. Я никогда не пресыщусь, моя ненависть к ним будет подпитывать меня. Она позволит мне ощутить дыхание жизни. Станет моей единственной целью, заменив все прочие цели, которые у меня отняли. Ненависть - последний лоскут человеческого, оставшийся во мне, и я ни за что не расстанусь с ней.
Я заключил ненависть в объятия и подумал о тысяче лет. Долго. Очень долго. Империи рушатся, технологии развиваются, религии перерождаются, социальные нравы претерпевают изменения, идеи расцветают и, отжив свой век, умирают, звезды чуть-чуть приближаются к своей гибели, свет преодолевает сотую часть пути через галактику. Этот отрезок времени, так долог, что разум человека содрогается перед лицом подобной перспективы.
Но только не мой разум. Тысяча лет не пугает меня.
Я использую эту тысячу лет. Изучу омаров и выясню, что ими движет. Узнаю об их устремлениях, философии, мечтах и скормлю им прямо противоположное - то, чего они боятся, что ненавидят, от чего их тошнит.
Я буду наслаждаться каждой минутой.
Я не тороплюсь.
Я могу подождать.
Прохладный и ласковый ветерок чужой планеты овевает Чарли Тирни, пока тот сидит и поглощает солнечный свет. Он вспоминает, вспоминает, прокручивает это в уме снова и снова. И ум его с каждой секундой становится все острее. Он цепляется за последний рудимент своей человечности - величайший дар, доставшийся ему от предков-обезьян: жажда убийства, пыток и нескончаемой мести. Он сидит и тешится своей ненавистью. Она поможет ему выстоять.
Будет держать его под контролем лучше любых цепей и оков.
Существа-омары в своих норах понимали это с того самого момента, как переделали его. Необходимо - да, необходимо, - чтобы Чарли Тирни продержался тысячу лет. Эволюционировал в течение этих тысячи лет, что позволило бы им оценить жизнеспособность того, что они создали для своих личных нужд. Но без чего-то, что отвлекало бы его, - лишь с беспомощностью и отчаянием от осознания того факта, что ему никогда больше не быть человеком, - Чарли Тирни мог уничтожить себя. А этого они допустить не могли. Эксперимент должен был идти своим чередом.
Они оставили ему отвлекающий фактор - пустышку, которую он мог бы для собственного успокоения прижимать к себе в то время, как эксперимент продвигался бы дальше. Тысячелетняя игрушка для настороженной подопытной зверушки.
Чарли Тирни обнимает ненависть, с патологическим вниманием исследует понятие мести. Он может подождать. У него имелась в запасе тысяча лет на то, чтобы подготовиться, а затем отомстить проклятым омарам.
Чего Чарли Тирни не знает, так это того, что, еще прежде чем он к ним прибыл, существа-омары уже знали все возможное об ожидании. Они дождались Чарли Тирни и теперь вполне могли подождать результаты эксперимента. И никакая тысячелетняя игрушка им не требовалась.